Она могла проплыть двадцать ярдов и даже больше, и только потом прорывалась на поверхность. Её голова, с прилизанными теперь волосами, поворачивалась к нему, и дочь моря весело махала юноше рукой. Обычно она плыла на восток, в сторону моря и гавани, но иногда – по реке на запад. Скорость её была феноменальной. Она всё время возвращалась задолго до рассвета – на рассвете на мосту закипала жизнь. Ехали телеги и извозчики с овощами и фруктами или свежим мясом, только что со скотобоен Брайтона – в университетский город вторгался мир коммерции. Ни студенты, ни преподаватели не смогли бы прожить только интеллектуальной жизнью.
– А теперь отвернись, – хихикнула Мэй, когда вместо хвоста появились ноги и она встала.
– Куда ты плавала сегодня?
– В гавань. Надеялась снова встретиться с Ханной. Но не видела её, – вздохнула она.
– Уилер, наверное, – нахмурился Хью.
– Наверное, – кивнула Мэй.
– Почему он такой эгоист? – пробормотал Хью. – Если кто и должен понять, так это он. Он был сыном моря. Но отрицать её истинную природу – подло. Просить кого-либо предать себя – это предательство самой любви.
– Нет никакого объяснения. Он заботится только о своём собственном счастье.
– Но нет и не может быть настоящего счастья, если ты препятствуешь счастью того, кого якобы любишь. Счастье должно быть общим, а не скрытным.
– Ты не скрытный, Хью Фицсиммонс, – проговорила Мэй, промокая волосы полотенцем и присаживаясь. – Теперь можешь повернуться. – Она уже натянула сухую одежду.
– Когда любишь кого-то, то любишь такой, какая она есть. За всё, что она есть, – он остановился, – во всех проявлениях.
Хью смотрел на Мэй с тем же выражением осознания чуда, что появлялось на его лице всякий раз, когда ему удавалось разглядеть далёкую звезду на безоблачном ночном небе. Стеснительность Мэй рассеялась, и, позабыв о мокрых волосах и измятой одежде, она потянулась к нему.
– Я люблю тебя, – прошептала она и, прежде чем он успел ответить, коснулась губами его губ и растворилась в поцелуе.
10. О чём она и не ведала
«Во всех проявлениях». Слова эти вертелись у Мэй в голове, когда следующим утром она вошла в библиотеку. Здесь, в Кембридже, её жизнь стала почти идеальной. Была бы идеальной, если бы удалось спасти Люси и Ханну… О, Ханна! Как вышло, что ей, Мэй, так повезло по сравнению с сёстрами? На этот вопрос не могло быть ответа.
Библиотечные газовые люстры бросали короны янтарного света на склонённые головы студентов в кабинках, где те трудились над непростыми переводами или, возможно, загадочными философскими спорами. С высоты сводчатого потолка, через витражные окна, осколками падал свет. Мэй была поражена: каждый раз, заходя в библиотеку Гора, она вспоминала о свете, что пробивался сквозь толщу морских вод, когда она плавала в ясные дни или лунные ночи. Свет струился по колоннам, глубокое сверкающее сияние переплеталось с тенью, а вода становилась похожа на жидкий драгоценный камень со многими гранями. Конечно, здесь была не вода, а воздух. Дежурная библиотекарша, которую девушка знала по прошлым визитам, на этот раз направила её в частную коллекцию редких книг, хранящуюся на третьем этаже.
– У нас есть лифт. Однако боюсь, он предназначен исключительно для профессора Уиншипа из-за его… уф… недуга. Просто пройдите сюда, – попросила она, указывая на массивную дверь резного дуба. – А потом поднимитесь на третий этаж. Он будет там или в задней кабинке, или где-то… порхать.
«Порхать? Что же это за недуг у профессора?» – терялась в догадках Мэй.
Но, по крайней мере, она была отчасти подготовлена. Теперь девушка знала, кто такой Будда. Найдя несколько книг по восточным религиям у Гилбертов, она выяснила, что Будда был древним мудрецом, основавшим одну из величайших мировых религий. И слово «Будда» на самом деле означало «пробудившийся» или «просветлённый». Мэй подумала, что могла бы всю жизнь прожить, не узнав этого, и почувствовала себя просветлённой. Алиса Гилберт с радостью рассказала и про Будду, и про восточные религии, когда увидела Мэй, читающую книгу. «Замечательная религия! – воскликнула она. – Я агностик, но духовно, думаю, склоняюсь как раз к буддизму».
Хотя Мэй была не совсем уверена, кто такие «агностики», она догадалась, что они не принадлежат ни к христианству, ни к любой другой религии, о которой она когда-либо слышала. Девушка заключила, что «агностицизм» подразумевал, что Алиса Гилберт не склонна к организованным религиям. Позже она посмотрела значение в одном из многочисленных словарей, которых, казалось, в доме Гилбертов было даже больше, чем неистребимых хлопьев пыли. «Человек, убеждённый, что о существовании и природе Бога не может быть известно ничего за пределами известных материальных явлений; человек, который не утверждает ни веры, ни неверия». «Здорово!» – подумала Мэй, открывая обитую кожей дверь. Она услышала скрип, а потом завывание высоко над ней, похожее на скрежет движущегося механизма. Щуплая бесплотная фигура проплыла сквозь свет, льющийся через витраж, и приземлилась на крышку стола. Карлик! Опутанный сложной системой ремней, он прижимал к груди книгу.