Она высвободила руку, окунула в пузырек и вынула набухшую краской кисть и решительно тряхнула. Капли светло-вишневой краски забрызгали поверхность сплющенного стола и газеты, подложенные под него. Голень Кили и бедро Дигби.
Дигби дернулся от возмущения и с натянутой улыбкой сказал:
— Святой Георгий, ты же все испортила! Кили пожала плечами и ласково пропела:
— Я тряхнула. Она разбрызгалась.
Дигби сжал зубы так, что перекусил бы гвоздь. Скривившись, он пальцем промокнул пятно на щеке Кили и наудачу мазнул по крышке стола.
— Ты смазал! — воскликнула Кили. Дигби вскинул брови.
— Неужели я слышу в твоем голосе участие? Только не говори, что тебя заботит наш проект.
— Я... но это же глупо — устраивать мазню.
— В этом решение. Мы все цвета смешаем, а потом большую часть краски сотрем.
— О-о. В таком случае... — Она соскребла со щеки кляксу и вытерла палец о стол.
Дигби заворожено смотрел на длинный след на ее голени и как будто примерял его к столу. Потом поглядел на нее, на свое бедро и опять на нее, как бы приглашая. Она приняла приглашение — провела пальцем вверх по бедру и быстро отняла руку. Ощущать ее прикосновение было блаженством.
Но оно же было и пыткой. В наказание он устремил взгляд на яркое темно-розовое пятно на ее рубашке повыше груди и сказал:
— Как мне жаль твою майку!
— Как мне жаль твои шорты.
Патовая ситуация затягивалась. Дигби пожал плечами.
— Давай другой пузырек, а эта краска пускай сохнет.
— Откуда ты так много знаешь об искусстве? — спросила она, пытаясь отвинтить крышку.
— Летом мама записывала меня в художественную студию. Я думаю, она боялась, что у меня, как у отца, будет перевешивать левое полушарие мозга.
— А как твой отец распорядился своим левым полушарием?
— Он конструировал выхлопные системы автомобиля.
— Мой отец хотел быть актером, — сказала Кили, все еще сражаясь с крышкой. — В детстве я воображала, что он станет кинозвездой и пригласит меня в Голливуд в свой особняк.
— Дай сюда. — Дигби взял пузырек и с первой попытки открыл крышку. Он снял ее и вернул краску Кили.
— Твои родители все еще женаты? — почти шепотом спросила Кили, окуная кисть в краску.
— В апреле исполнилось тридцать пять лет.
— Здорово!
— В беде и радости, в богатстве и бедности, в болезни и добром здравии, — сказал он. — Всегда вместе.
— Как тебе повезло!
— Да. У меня прекрасные родители. Пожалуй, поэтому я до сих пор не женат. Я все время ждал женщину, с которой можно прожить долгие годы, чуткую и терпеливую, которая не убегала бы при первых же трудностях. — Он помедлил. — Такие отношения начинаются с готовности принять.
— Принять? — спросила она, не поднимая глаз.
— Совершенства не бывает, как не бывает двух одинаковых людей. Секрет долгого партнерства в том, что принимаешь человека таким, каков он есть, и стараешься скомбинировать свою силу и слабость так, чтобы дополнять его.
Дигби говорил про них, Кили это понимала. Принять его легковесность? Невозможно.
— Добавим этой или перейдем к снежно-белой? — спросила она, переводя разговор на более удобную тему.
— Побольше металла. На стульях тоже. Это придаст бронзе оттенок яри-медянки.
— Вот чего мне всю жизнь не хватало — оттенка яри-медянки, — пробурчала Кили.
— Ты не могла бы проявлять чуть больше энтузиазма к нашему проекту? — раздраженно спросил Дигби.
Она окунула кисть и несколько раз тряхнула.
— Вот! Доволен?
— Почти. Теперь белую. Только чуть-чуть.
— Снежно-белую, — уточнила Кили. — Для яри-медянки не годится старая добрая белая краска. Особенно для подлинника Дигби Барнеса.
— Подлинника Барнеса — Оуэне, — поправил он.
— О нет. Это... произведение — исключительно твое дитя.
— Мама затрепещет от восторга. Она давно мечтает стать бабушкой.
— Я бы не советовала посылать ей фотографию младенца. Угнетающее зрелище.
Дигби торжественно поднял вверх кисть ее руки.
— Закрой глаза и растопырь пальцы. Так. Теперь расслабься. — Он направил ее руку к скульптуре и медленно опустил; пальцы коснулись холодной влажной поверхности.
— Ах! — Кили открыла глаза.
Она бы отдернула руку, но Дигби крепко ее держал.
— Работа грязная, душечка, кому-то надо ее делать, а ребенку требуется не только отец, но и мать.
Он шутил — но почему же сердце запело, как скрипка под смычком?
— Что я должна делать?
Он слегка прижал ее пальцы к поверхности и стал совершать ими круговые движения.
— Чувствуешь?
— Что?
— Порыв к созиданию. Вдохновение. Волю творить.
Кили закрыла глаза, вздохнула и прислонилась плечом к его груди.
— О, Дигби!
Он замер; его рука тяжело придавила к холодному металлу ее руку. Она почувствовала плечом, как он напрягся.
Она боялась, что он ее поцелует.
Она боялась, что он ее не поцелует.
Прошла вечность, пока она услышала — ощутила — тяжелый вздох.
— Лучше открой глаза, чтобы видеть, что делаешь, — сказал он и снял руку. — Ведь ты — женщина, которая непременно хочет знать, что получит в конце.
Ровный тон скрывал горечь, заключенную в словах, но двойной смысл фразы был очевиден. Сердце Кили сжалось от боли — его и своей.
— Я не понимаю, что я вижу, — сказала она, глядя на расплющенный железный стол.
— Слушай, Кили, — настойчиво сказал он. — Ты сама говоришь, что искусство должно что-то утверждать. В твоих пальцах — послание, которое надо выразить. Цвет и движение передадут его. Ты определяешь, что хочешь сказать, и...
— Я хочу, чтобы было красиво.
— Тогда тебе надо постараться. Добавляй краску или стирай ее, делай завихрения или твердые линии, сотворяй картину мягкой или жесткой — все в твоей власти.
Он изучал ее лицо, стараясь разгадать сердечные секреты, пока она глядела на крышку стола и искала красивое решение. После долгого колебания Кили ткнула пальцем в круглое розовое пятно и вытянула его в длинный штрих, потом легкими касаниями пальца стала наносить розовые точки на поверхность господствующей металлической краски, двигаясь в произвольных направлениях.
Через какое-то время она остановилась и критическим взором окинула свою работу. Затем, посмотрев на руку, засмеялась.
— Я как будто снова очутилась в детском саду.
Дигби показал свою руку.
— Я тоже. Говорил же, что будет забавно.
Действительно забавно, мысленно удивилась Кили. С Троем она участвовала в его забавах, с Дигби — забавлялась сама. Рисовала пальцами!
— Ты закончила?
Она посмотрела на стол и вздохнула.
— Наверно, да. Ты с этим будешь еще что-то делать?
Мгновение он изучал стол, потом взял тряпку и подал ей.
— Я бы кое-где стер пятна, чтобы стало контрастнее. Знаешь, если на бронзе будет меньше краски, остальные цвета заиграют ярче.
— Может, ты сам это сделаешь? У тебя лучше глаз.
— Кили, я для тебя все сделаю, — сказал Дигби с нежной улыбкой.
Взглянув на часы на тумбочке, Кили удивилась, что всего лишь полночь. Она легла около одиннадцати, значит, проспала чуть больше часу, но рот пересох так, будто она неделю шла по пустыне.
Она повернулась на другой бок, но сухость во рту не проходила. Кили, обычно спавшая крепко, не готовила себе питье на ночь. Пришлось встать и отправиться за водой.
Из-под двери в гостиную выбивалась полоска света — значит, Дигби не спит. Чтобы не столкнуться с ним, Кили решила не идти за бутылкой воды к холодильнику, а напиться в ванной из-под крана. Над закрытой дверью ванной светилось окно. Пока она, дрожа от холода, стояла и смотрела, послышался звук льющейся воды из душа и дребезжание старых труб. Кили облегченно вздохнула. Слава Богу, что не открыла дверь! Она заторопилась в холл, чтобы успеть взять воду и вернуться к себе, прежде чем Дигби выйдет из ванной. Через пару минут она возвращалась с бутылкой воды, и как раз в этот момент дверь ванной открылась. Оба замерли. С Дигби стекали капли ледяной воды. Издав удивленное ворчание, он сказал: