— Ей, конечно, трудно будет, — задумавшись, Ломтев не заметил его пытливости. — Бабку, ее мать, нам сейчас сюда взять некуда, а ей работать надо. Этнограф она у меня, аспирантуру закончила.
Пластинка снова кончилась, но Ломтев не тронулся с места, усмехнулся смущенно:
— Думал, до ноября, пока дом достроят, потерплю. И не дотянул… Какие-то мы, мужчины, бесприютные без женщин.
— Хм, — чувствуя, что в голосе звучит недоверие и не в состоянии скрыть его, Шелепин проговорил: — Без женщин? Да женщины, они, брат, везде.
— Эти что! — без улыбки отозвался Ломтев. — Надо свою, родную…
«Да, родную, единственную», — мысленно согласился Шелепин. Охватило желание рассказать парторгу о себе. Вот как может получиться: один неверный шаг — и расплачивайся за него потом всю жизнь. Сдержался и промолчал. Такое не рассказывают. И не к чему. Говорят: понять свою ошибку — значит наполовину исправить ее. Но далеко не все можно исправить.
Пришла Ольга со своей приятельницей Маргаритой. Маленькая, щебечущая и пестро одетая, Маргарита напоминала крошечную, ярко оперенную птицу. Женщины принялись накрывать на стол. Ломтев охотно принял приглашение поужинать. Он не скрывал, что ему нравятся и домашняя еда, и весь домашний уклад. Шелепину показалось, что при появлении Ольги парторг как-то замкнулся, стал молчаливее. Наверное, это было вполне естественно, ведь они почти незнакомы.
Сразу после одиннадцати Ломтев поднялся.
— Тебе отдыхать пора. Да и мне кое-что подготовить на завтра надо. Понедельник… А пластинка пусть пока у вас, — попросил он, — как-нибудь зайду послушать.
Шелепин проводил его до лестничной площадки и тут, когда они остались одни, спросил, стараясь говорить как можно небрежнее:
— Ты фрезеровщика Мотовилина знаешь? Рыжеватый такой, в солдатской гимнастерке ходит.
— Знаю Мотовилина, — кивнул Ломтев. — У него сын недавно умер. На последнем курсе горного учился.
— Я как раз по этому поводу…
Мотовилин попросил у него, Шелепина, разрешения сделать чугунную оградку для могилы. Он сказал тогда фрезеровщику: «Не все ли равно — чугунная или деревянная? Выпиши машину срезок и сооруди. Дешевле и все такое…»
Мотовилин опустил голову и вышел из кабинета, оставив на столе бумажку, подписанную директорской рукой, — разрешение выдать фрезеровщику такому-то машину отходов пиломатериала.
— Единственный сын, — повторил Ломтев. — Уже институт заканчивал. Вот ведь обида какая!
Да, единственный сын, и Мотовилину хотелось отдать ему последний долг как можно лучше, а он, Шелепин, ляпнул человеку такое.
— Ладно, — пообещал Ломтев, — скажу ребятам, сделают.
— И еще, — Шелепин не знал, как приступить к этому разговору: вдруг Ломтев неправильно поймет его? — Как там секретарша моя, Антонина Дмитриевна? Теперь Васюкову бумажки носит? Знаешь, я в свое время не осведомился о ее семейном положении, но, по-моему, у нее материально не все благополучно. Бледная она какая-то.
Ломтев удивился:
— Разве я не рассказывал? Мы ее тут на курорт без тебя сговорили. В Евпаторию. Положение у нее действительно… Двух сестер растит и брата. Сиротами они остались, а она старшая. Я думаю, надо мальчишку в училище пристроить.
Шелепин молчал, пристыженный. А Ломтев задержал взгляд на его лице, нахмурился.
— Ты бы не очень о делах-то. Уж постараемся, не проглядим, где что. Поправишься, тогда…
Жена и Маргарита все еще сидели у стола перед забытыми чашками с чаем. Не задерживаясь возле них, Шелепин прошел к себе. В спальне было довольно светло от окон соседнего здания. В раскрытые створки тянуло вечерней прохладой. Присел на подоконник.
Только теперь он понял, что был очень озабочен делами на заводе, что все эти долгие недели болезни его глодала тайная мысль: а не наломают ли там без него дров? И лишь теперь, вот в этот вечер, ему стало по-настоящему спокойно. Ломтев не упустит ничего. И другие. Он сидел и перебирал в памяти тех, кто работал с ним бок о бок, начальников цехов и отделов, мастеров, седых, не очень сведущих в грамматике, — зато кое в чем они были сведущи более инженеров, — рабочих, молодых ребят-токарей и фрезеровщиков с внешностью и пытливым умом студентов, и чувство благодарности и любви к этим людям росло у него в груди.
Женщины в столовой разговаривали вполголоса, потом они, по-видимому, забыли о его присутствии и заговорили громко. Маргарита восторженно щебетала о предстоящей поездке к Черному морю.
— А, что там, Черное море! — отозвалась Ольга капризно. — Надоело! Люди на теплоходе вокруг Европы путешествуют. И вообще, что за жизнь! Работа — семья, работа — семья. Никакой радости!