У Татьяны Васильевны выдалось редкое утро без лечебных процедур. Заторопилась в парк: на свежем воздухе меньше болела голова. Было свежо, не стала перебираться на скамейку, набросила на ноги плед. И тут подошла мать Романа. В черном пальто с капюшоном, строгая, попросила разрешения присесть рядом.
— Роман говорит о вас так много… Подскажите, может, и я смогу ему чем-то помочь? Мы ведь уезжаем скоро. Он уже тоскует…
Волнение женщины передалось и Татьяне Васильевне. Конечно, скрывать ей нечего, и все же, как сказать матери такое?
— Я не сюсюкала с ним, не сочувствовала, не жалела. Напомнила, что он мужчина, еще молод, полон сил.
— Какие уж там силы, — из груди женщины вырвался стон. — Он такой беспомощный теперь!.. Ну, вы же знаете. Спинальники, они…
Татьяна Васильевна сказала, что знает. И тем не менее, при хорошем уходе Роман сможет прожить долго. И не только прожить, не потерять работоспособности.
— Уход что! — вздохнула женщина. Ее звали Антониной Владимировной. — Я все силы приложу. Только бы он нашел себя!
Татьяна Васильевна решилась не сразу:
— Личной жизни у Романа теперь быть не может. Остается одно: работа. Такая, чтобы захватила целиком.
— А это возможно? — в голосе матери прозвучало сомнение. Она сдвинула капюшон, открылись светлые волосы, тонкие и нежные, как у ребенка. И все в ней было хрупкое — узкие плечи, талия, стянутая поясом.
Она вскоре поднялась.
— Роману я сказала, что пошла к врачу. Хотелось познакомиться. Теперь я понимаю, почему Роман привязался к вам. И еще…
Она замешкалась, глядя на свои черные закрытые туфли. Капюшон снова соскользнул на лоб, скрыв нежные завитки волос, подчеркивая белизну бледного усталого лица, впалых щек.
— Я знаю, здоровье у вас не очень. И заняты вы. Но если Роман напишет вам, вы… сможете вы ответить ему?
Татьяна Васильевна пожала плечами.
— Разумеется.
Мать постояла еще.
— Простите меня. У вас и своих забот хватает. Дай вам бог здоровья!
Она ушла вдоль аллеи, тонкая, прямая.
А через четыре дня они уехали. Прощаясь, Роман не смог проронить ни слова, кусал губы и отводил в сторону глаза. И сама не нашлась, что сказать. Попросила только:
— Ты пиши, Ромашка, — впервые назвала его так и на «ты». — И не теряй, если отвечу не сразу.
Он написал открытку уже с дороги. Хотя ехать им было едва ли больше суток. В конце, после подписи «Ч. Ромашка», было приписано: «Можно не отвечать. Это я так».
Еще успела получить в санатории и его первое письмо. Роман сообщал, что решил закончить институт, уже связался по телефону с кем надо. Теперь добывает учебники и конспекты. Кое-что придется повторить.
Написала ему в ответ огромное письмо. Одобрила его, отметив, что теперь только набраться терпения и настойчивости. Сообщила ворох санаторных новостей.
Он ответил уже на домашний адрес. Практически его уж приняли в институт, остались лишь кое-какие формальности. Конечно, не обошлось без матери. И вообще, помощник она незаменимый: ничего не откладывает на завтра, все у нее ладится.
«Еще бы!» Вспомнилось лицо его матери в черной рамке капюшона. Представилось, как она идет из библиотеки с авоськой книг, сидит в приемной у ректора института, терпеливая, строгая. Такая не отступится, будет ходить изо дня в день, но своего добьется.
И еще писал Роман, — у него появилось много новых друзей — ребят и девушек. Студенты последнего курса, на котором он теперь будет учиться. За ответ он очень благодарен. Только зря Татьяна Васильевна так мало написала о себе, а главное — о своем здоровье. Он просит впредь сообщать об этом в первых строках.
Вначале письма шли по два-три в неделю. Причем, в некоторых Ромашка оговаривался, что отвечать не надо. Это он так, просто соскучился, захотелось поговорить. Старалась ответить ему хотя бы одной страничкой, знала: все равно будет ждать. Потом письма стали приходить реже. Роман жаловался, что не хватает времени: на носу экзамены за первый семестр. Он же опоздал, да и подзабыл кое-что порядком.
После каждого зачета он посылал открытку. Затем стали поступать сообщения о сданных экзаменах. Мать писала: «Роман занимается как одержимый».
Преподаватели приходили к нему на дом. Сдав последний экзамен, он написал: «Оказывается, не такой уж я лопух. Боялся, правда, здорово, думаю: жалеть примутся, когда увидят на коляске. Вроде бы поняли, один даже «трояк» выставил, пришлось пересдавать. Устал чертовски. Немного отдохну, почитаю. Мы тут с ребятами цветной телевизор решили сообразить. А вообще-то главное теперь — дипломная. Я о ней даже по ночам думаю».