Ирина почувствовала его присутствие, обернулась, но глаза не потеплели, как раньше, не заискрились.
— А, это вы! — она сделала движение в сторону комнаты отца. — Сейчас. Я скажу папе.
— Минуточку! — он и сам не смог бы объяснить, как решился на это. — Вы избегаете меня, Ирина. Стали относиться ко мне не так, не…
Она подождала, пока он подыщет подходящее слово. Глаза опущены вниз, явно не хочет встречаться взглядом. Нужного слова он так и не нашел. Ирина кивнула понимающе:
— Да, Виктор Николаевич. И вы знаете — почему. Говорят: скажи мне, кто твой друг…
Подняла взгляд, но глаза так и остались непроницаемыми. И вся она была далекая, отчужденная.
— К чему этот разговор? В любом случае вы вольны поступать, как вам хочется.
Она подала им чай, но сама не осталась посидеть в старом кресле. Ждал, все поглядывал на кашемировый платок с розами, забытый на спинке. Пусть бы посидела хотя бы молча. Не пришла.
Иннокентий был возбужден. Рукопись его книги о птицах Сибири включили в издательский план. Искренне поздравил его:
— Рад я за тебя, старик! Теперь дело за здоровьем. Кончай с таблетками.
— А я что? Я стараюсь, — без улыбки отозвался Иннокентий. Почувствовал его взгляд на себе. — А ты запил, говорят? И… зря ты Соню обижаешь.
Невольно вскочил с кресла, пробежался к окну. За стеклом чернела влажная, освободившаяся от талого снега земля огорода.
— Жаловалась?
— Почему жаловалась? — возмутился Иннокентий. — Рассказала. Мы как-никак друзья, сам знаешь. Ты… — Тучин помолчал тяжеловато и добавил как дочь только что: — Руководящих указаний я тебе, разумеется, давать не собираюсь. У каждого из нас есть основания поступать так или иначе. Только… за Соню горько. Не заслужила она такого.
Как на зло, Шишкиной в этот вечер дома не оказалось. Старуха-мать, не глядя ему в глаза, не очень дружелюбно объяснила, что кто-то где-то оставил Галине сапоги, и она отправилась их посмотреть.
Невольно притащился домой раньше обычного. Удостоверившись, что он не пьян, жена плотно прикрыла за собой дверь спальни и подала конверт.
— Что мне об этом думать?
На то, что кто-то хулиганит и издевается над нею, она жаловалась неоднократно и раньше. Это началось еще по осени, в самом начале его «романа» с Галиной.
— Звонят и звонят, — рассказывала Софья. — То спросят, не вытрезвитель ли у меня, то ругаться примутся. А то подниму трубку — молчание. Только отойду от телефона, опять звонят. И голоса, по-моему, девичьи…
Машинально взял в руки конверт. На листке из школьной тетради после весьма вежливого обращения: «Уважаемая Софья Андреевна!» жену обзывали площадными словами и желали ей «кончить жизнь под колесами ассенизаторского грузовика».
С отвращением скомкал бумагу и швырнул на пол.
— Черт знает что! И ты читаешь такое?
— Откуда мне было знать? — резонно возразила Софья.
Оставив ее, прошел в столовую и принялся шагать из угла в угол.
В тех гадких словах, что были написаны на листке в клеточку, несколько раз повторялось одно, вроде бы и не очень бранное, но вульгарное и отвратительное. Его нередко в минуту досады употребляла Шишкина. Почерк не ее. Могла попросить какую-нибудь девушку-студентку.
Ходил по комнате, брал в руки то книгу, то статуэтку, рассматривал, ставил обратно и припоминал жесты, слова, поступки Шишкиной. И чем больше вспоминал, тем сильнее убеждался: могла бы. Галина ненавидит Софью, завидует ей, ревнует. Все это объяснимо. Беда в том, что человек Галина нечистый. Именно это имела в виду Ирина, напомнив ему тогда: «Скажи мне, кто твой друг…» Но ведь оскорбляя его жену, Галина оскорбляет и его. Значит, он позволяет это?
Когда вышел из столовой, жена, поставив таз на табуретку возле ванны, стирала сыновьям рубашки. Руки по локоть в мыльной пене. Постоял в дверях ванной.
— Сообщи Маше. Пусть готовится встречать гостей. Завтра я подам заявление.
К сестре Софьи Марии они не поехали. Когда закончился учебный год, его пригласили заведовать кафедрой в одном из старинных университетов России. Жена и дети уехали первыми. Старшему надо было готовиться к вступительным экзаменам в университет, жене — привести в порядок квартиру. Он задержался сдать дела своему преемнику на кафедре. Шишкина тотчас перебралась к нему. В общем-то это было удобно: было кому позаботиться о свежей рубашке, о продуктах. Но это же обстоятельство не позволило и зайти к Иннокентию попрощаться перед отъездом.