На новом месте все вроде бы сложилось неплохо: и отношения с коллективом, со студентами. Практику с ними он проводил теперь на Волге. Успокоилась и жена. На нее нахлынуло много новых забот. Женился сын-первокурсник, хотелось угодить невестке. Заканчивал десятый класс младший. Думали-гадали, куда парню податься после школы.
Было много ярких впечатлений, встреч, знакомств. Он снова жил чистой, духовно напряженной жизнью, И вдруг весной люто затосковал. О Сибири, обо всем том, что оставил, покинув ее. Попросил отпуск на десять дней и через двенадцать часов был уже в родном городе. Прямо из аэропорта направился в институт. Конечно, все сразу решили, что прилетел он из-за Галины. Не стал никого ни в чем разубеждать. Тем более, что и в самом деле из института отправились к ней. Хотя остановиться можно было у того же Козлова. У других.
Обрадованная его появлением, Шишкина превзошла себя. Раздобыла машину с водителем, и целую неделю они провели в весенней, еще влажной, не прогретой солнцем, пахнущей талым снегом тайге. Останавливались на ночлег в зимовьях, лакомились прошлогодней брусникой, сладкой и спелой до черноты, кедровыми орехами. Шишки были легкие, сухие, не пачкали рук смолой. Разыскивали на прогретых опушках первоцветы. И ему начинало казаться, что все осталось по-прежнему: он дома, никуда не уезжал и не уедет…
А за день до своего вылета обратно все же сумел избавиться на час от Галины, чтобы попасть к Тучину. Еще в день приезда ему рассказали в институте, что Иннокентий поправился, — выходила-таки его дочь, — только слегка подволакивает ногу. Собирается осенью вернуться на кафедру. Не сегодня-завтра выйдет в свет его книга.
— А дочь? — поинтересовался он.
— Что дочь? — ответили ему. — Работает. Заканчивает диссертацию. Замуж нет, не вышла.
…Пока добирался, стемнело, повсюду зажглись огни. И в новых пятиэтажных коробках, что совсем оттеснили дом Тучина к лесу, — тоже. Наверное, из-за соседства с ними дом показался совсем крошечным и низким. Ни в одном из окон не было света. Обошел высокий забор. Там в одной из плах на месте выпавшего сучка был глазок. Припал к нему. С этой стороны дома свет был. В комнате Ии Маркеловны. Должно быть, Иннокентий с дочерью куда-нибудь отправились. А Маркеловна поджидает их и вяжет носки. Она обрадовалась бы ему.
Побродил вдоль забора меж стволов уже по-городскому угрюмых сосен. Вероятно, и хвоя на них уже не зеленая, а черная. Теперь было не видно. Но пахло по-прежнему соснами, отсыревшей корой. Жадно вбирал в себя этот родной лесной запах и спрашивал неведомо кого:
Зачем она, такая любовь, если от нее всем только горе — ему, Софье? И Шишкина, наверное, догадывается, что он только телом с ней, что она для него лишь призрак другой? Зачем эта мука? И почему она настигла именно его? Живут же другие, не ведая ничего подобного.
И все же был рад ей, этой муке, тому, что она пробудилась в нем, пришла на смену душевной и физической опустошенности, остававшейся обычно от общения с Шишкиной. В груди снова было полно и горячо.
Пусть будет так всегда, сказал он себе, прислонясь плечом к сосновому стволу и вглядываясь в огни ночного города вдали, внизу. Выше догорала заря — чистые, теплые, сначала розовые, потом кремовые краски незаметно перешли в прозелень и отгорели совсем. Черная изломанная линия сопок обозначилась на обесцвеченном небе жестко, даже сурово. Пусть будет всегда эта мука. Он будет жить в далеком русском городе, работать, выполнять свой долг на земле, сколько там ему еще положено, и его будет согревать мысль, что в одно время с ним живет где-то смуглая кареглазая женщина, тихая, как тайга в ясный солнечный день, и такая же богатая, щедрая душой. Видно, такая уж она и бывает, любовь в его возрасте, и с этим уж ничего не поделаешь.
Чашка с кленовыми листьями
Женщина умирала. Человеком она была еще не старым: немногим за пятьдесят. Болезнь измучила ее, и все же тонкое одухотворенное лицо еще хранило следы былой красоты, женственности, ума. Ей стало плохо ночью. Соседка по койке, молодая девушка, услышав ее трудное дыхание, вызвала дежурного врача. Больной сделали несколько уколов, а когда врач и медсестра ушли, девушка присела на край койки, взяла в руки холодеющую ладонь. От уколов женщине стало полегче, благодарно погладила руку девушке.
— Если бы не болезнь, я бы тебе, Аля, жениха нашла. Хорошего человека.
Из окна в палату падал сумеречный свет городской ночи, и в этом полумраке, одетая в белое, с распущенными по плечам волосами, девушка напоминала русалку, большие глаза живо блестели. Умирающая добавила: