гласит приблизительный перевод. Вроде ничего особенного, но магическая власть есть в этом раскачивающемся ритме английского. Он завораживает. Это самое магнетичное из стихотворений. Оно волновало не одно поколение российских поэтов. Его переводил Бальмонт. «Это было у моря, где волна бирюзова», — вторил его мелодии влюбчивый Северянин. Может быть, это была ностальгическая музыка гибнущих цивилизаций, умирающей культуры гибнущего века?
Даже у Блока в гениальном его «В ресторане» чудится этот отзвук:
«Аннабел Ли, Аннабел Ли», — как бы прорывается сквозь надрывную ресторанную музыку начала века.
Впрочем, может, это чья-то обмолвка за соседним столиком навязчиво и неосознанно залетела в блоковскую мелодию. Может быть, это один из тех, «с глазами кроликов», пробормотал. Это имя было у всех на устах. Для русской души и уха оно таило в себе неизъяснимую привлекательность.
«Аннабел Ли, Аннабел Ли», — через тридцать лет бубнили мои товарищи по классу, завороженные непонятностью дальних созвучий, а может быть, неосознанно влюбленные в губы произносящей их нашей англичанки. «Аннабел Ли», — шептал и Юра Кочеврин, сильный и красивый, чьи ноги под корень были обрезаны войной, и классный вратарь, примерявший под партой новенькие перчатки, как и в вашем, наверное, классе, читатель, вратаришка с остроумной кличкой Дырка, и сын генерала, и сын уборщицы, будущий дипломат и будущий физик, и отсутствующе улыбался второгодник, увлеченный чем-то своим на задней парте. «Аннабел Ли, Аннабел Ли…»
Как умел, тогда я попробовал перевести это на наш язык, Аннабел Ли хотелось сделать нашей. Это было первым моим переводом:
Увы, Эдгар По во всем этом не был виноват, ему не снился наш гонобобель, эти синие водянистые северные ягоды, старшие сестры черники, с туманной поволокой, как на морской плашке Билибина. Но именно в них голубело имя.
Годы, годы прошли.
И надо же, с тем же именем на губах бродил по городу, тогда носившему название Данциг, полуголодный парень, потом ставший крупнейшим писателем, этот немецкий подросток, подумать только, и он тоже из клуба Аннабел Ли!
Я перевел эти стихи.
Посмотрим, чем стала она, фрау Аннабел Грасс.
Дряблая вишня, падалица, стала под пером нашего поэта метафорой загадочной Аннабел Ли, одной из самых таинственных и влекущих теней прошлой культуры.
Эти стихи могли бы быть написаны сегодняшним Лопахиным. Это его счеты с вишневым садом. Так Достоевский породил капитана Лебядкина, а тот в свою очередь зазвучал в голосе раннего Заболоцкого, который в молодости полемически заявлял, что Лебядкин его любимый поэт.
Аннабел Ли! Гюнтер Грасс как черт ладана боится этого навязчивого имени, отмахивается от него, его тошнит от сентиментальности завравшихся отцов, от этой тухлой, залапанной, проституированной Аннабел Ли — прошлой культуры, прогнившей истории, он ненавидит ее. И не может отречься и вынужден повторять: «Аннабел Ли! Аннабел Ли!» Я хочу спросить его, что значит для него Аннабел Ли — захватанная красота? Мировая культура? Агония кончающегося века? Субстанция с пошлым названием «душа»?
Но гудит автобус. Нас опять куда-то везут.
Грасс ворчит и ставит точку. Убирает меня в планшет, больно спрессовывая между двумя металлическими пластинами.
Из сборника
«ПРЕИМУЩЕСТВА ВОЗДУШНЫХ КУР»
Перевод В. Куприянова
КО ВСЕМ САДОВНИКАМ
ДОЛЯ ПРОРОКОВ
КРЕДО
Из сборника
«ПОВОРОТНЫЙ ТРЕУГОЛЬНИК»
ДЕТСКАЯ ПЕСЕНКА
Перевод В. Куприянова