Таковы были дела. ГДР, как государство, призванное оправдать свое название и в силу собственных утверждений считавшее себя антифашистским, почувствовало, что его лишили триумфа. Можно было надеяться, что мы пережили последний откат назад. Новым поколениям открывался демократический заповедник, богато оборудованный площадками для затейливых игр и приключений, плавательными бассейнами с подогретой водой, дискотеками и социологическими экспертизами, дававший достаточно комфорта и свободы действий и потому суливший развитие, мирно и толерантно ориентированное на молодежное потребление. Безобидно менялись моды, и только духу времени приносились жертвы.
Но еще до падения стены и последовавшего вскоре по принципу «раз-два, взяли!» молниеносного объединения возникшее было чувство, что Германия, по крайней мере западная, большая часть, внутренне очистилась, оказалось обманчивым. И лишь присоединение несостоятельного должника ГДР вместе с мертвым и живым инвентарем к системам торговых домов и энергетическим объединениям, к банкам и страховым концернам ФРГ, случайно выпавшая возможность схватить, захапать и торжественно назвать все «единым отечеством», покончили с самообманом, с общегерманской ложью и снова дали импульс — едва мы стали суверенными — немецкой склонности к отсутствию меры.
И сразу же с таким трудом завоеванный социальный консенсус оказался ломким, непрочным. Послушно натренированная скромность была объявлена мелкотравчатой и провинциальной; с тех пор у нас снова орут во все горло. Состоящие на службе у государства газеты призвали сбросить наконец груз немецкого прошлого — до сих пор остававшийся болевым пунктом нашего самосознания, — и смотреть отныне только вперед, исключительно вперед.
И поскольку перед лицом распадавшегося Советского Союза западный лагерь, а тем самым капитализм, выступал как одержавший победу над коммунизмом, мы всей Германией и как по команде встали на сторону победителей, полные решимости добиться наконец абсолютной ясности: отныне и никогда больше никакого третьего пути или тем более демократического социализма. Отказ от утопии прописывался, как средство от глистов. Даже там, где не было и подобия рынка, с догматической тупостью предписывалось завести свободное рыночное хозяйство. А демократическая левая, которая наиболее отчетливо, хотя и без слепой ненависти, аргументированно выступала против коммунизма, она, эта раздробленная и перессорившаяся левая, остававшаяся, тем не менее, в смысле действенного конституционного патриотизма, самой надежной защитой от предрасположенности общества ФРГ к правому радикализму, она также, во имя ясности, должна была сойти на нет.
Сторонников чистоты и порядка в Германии хватало всегда, но редко какой процесс чистки производился с таким знанием дела: ведь им занялись и продолжают заниматься преимущественно бывшие коммунисты и раскаявшиеся маоисты. Теперь они поглощены тем, что, в соответствии с образом действий и методами якобинцев, снова вводят в модный оборот достаточно прочные фонарные столбы, а также средневековый реликт — столб позорный. И поскольку никто так хорошо не владеет дисциплиной общественного самобичевания, как они, немецкому доносительству обеспечена стабильная конъюнктура. Бог или кто там еще, защити нас от усердия новичков, обращенных в другую веру.
С тех пор как эти чистки оживили культурные разделы прессы и обеспечили кульминационные моменты публичных дискуссий за «круглым столом», демократическая левая существует лишь в виде заклинаемого призрака или на худой конец в образе нескольких одиночек, деградировавших до уровня допотопных ископаемых. Один из этих уцелевших экземпляров как раз и говорит сегодня с вами. Я пригляделся к ситуации и понял: левая сломлена. Третий путь наглухо забит гвоздями. Последних патриотов конституции очень скоро можно будет лицезреть только в зоопарке. Но остается вопрос: какая политическая сила в настоящее время способна закрыть этот преднамеренно созданный пробел и противостоять правовому террору?
Буржуазный центр — едва ли. Подтвержденный усиленно внушаемым страхом и больше ада на земле опасаясь зловещих предсказаний Штойбера о «грозящем немецкому народу смешении рас», он наблюдает за правым террором хотя и с некоторой стеснительностью — «Что скажут за границей? Мы лишимся инвесторов!» — но и в то же время и с принципиальным сочувствием. Заклинания Штрайбля по поводу «мультикриминального общества» и указание Вайгеля, что «следующие выборы можно будет выиграть только находясь правее центра», прозвучали не впустую.
Когда 3 октября, в день объединения, праворадикальные орды заполонили улицы Дрездена, крича: «Подохни, еврей!», местная и призванная на помощь из Западной Германии полиция организовала для них охрану и сопровождение; одновременно появившееся на улицах Шверина небольшое количество людей, выражающих протест против канцлера «германского единства», который праздновал в Шверинском городском театре свое историческое величие, были тщательно выловлены. Здесь, в Мюнхене, где не так давно несколько десятков свистков, в которые свистели левые, мобилизовали всю полицейскую мощь города, незачем напоминать о событиях веймарских времен, чтобы увидеть правую опасность, грозящую увеличившейся Федеративной республике.
Мы снова стали людьми, не знающими меры. Моя запись, сделанная в Дании в конце августа, тогда еще звучавшая как вопрос, как предположение, сегодня подтверждается новыми примерами необузданности, не подлежащей никакому парламентскому контролю. Назову, к примеру, услужливого поставщика «Шпигеля», ведомство Гаука[56], которое, по собственной склонности, открывает ящик Пандоры и тем самым — разумеется, того не желая, — продолжает работу Комитета государственной безопасности ГДР: теперь-то наконец начинает проявлять себя его яд длительного действия. Когда-то общепризнанное и цивилизованное правило: «В сомнительном случае — решать в пользу обвиняемого», перевернуто вверх ногами: уже подозрение делает человека виновным.
Другим выражением необузданности и отсутствия меры я назвал бы этот централистский кошмар попечительских комитетов, которые просеивают через свое сито с непомерными ячейками человеческие судьбы. Ничто не вынуждало нас создавать этих монстров, ныне уже действующих совершенно самостоятельно. А что заставило нас так безжалостно обойтись с пострадавшими, бесконечно подвергавшимися унижению людьми? Или мы, западные немцы, решили дополнительно самоутвердиться за их счет, за счет «осси»? Уж не должны ли они искупить то, что в свое время позволили себе мы, оставив при высоких постах Глобке и Кизингера, а к ним впридачу — тысячи юристов-нацистов? Или они, наши столь часто жалобно поминаемые «бедные братья и сестры», должны исправить то, что не удалось нам, под солнцем экономического чуда?
Я уже говорил в начале: этим летом, которое было суровым и упорно засушливым, на нашем каникулярном островке серые гуси полностью прекратили свои полеты. Ничто не отвлекало нас. Я не мог не излить на бумаге тот остаток горечи, который накопился, превратившись в осадок, за два года, прошедшие после объединения. Поэтому мои датские записки требуют, чтобы я говорил о себе, о Германии и о себе. Как я не хотел отпускать от себя эту страну. И как я все же утратил ее. Чего мне не хватает и с отсутствием чего мне трудно смириться. И чего мне нисколько не жаль.
Поэтому я озаглавил свою речь: «Речь об утратах».
Список велик, и его придется сократить до некоторых примеров. Все началось с утраты родины[57]. Но эту утрату, какой бы болезненной она ни оставалась, следует рассматривать как правомерную. Немецкая вина, то есть преступная война, геноцид по отношению к евреям и цыганам, миллионы убитых военнопленных и людей, насильственно угнанных на принудительные работы, преступная эвтаназия, к тому же страдания, которые мы, оккупанты, причинили нашим соседям, особенно польскому народу, — все это привело к утрате родины.
56
Официальная должность Иоахима Гаука (бывшего пастора в Ростоке, ГДР) именуется «Федеральный уполномоченный по вопросам документов Министерства безопасности бывшей ГДР».