Или стены в портовом квартале одиннадцатимиллионного города Манилы. Они были воздвигнуты в конце шестидесятых годов, когда папа Павел посетил населенные католиками Филиппины и исповедовавшего католическую веру диктатора Маркоса, а стены были построены вдоль главной улицы и отделили занимающие огромную площадь трущобы, чтобы взор Святого отца не был оскорблен видом богопротивных убогих жилищ. (Этот шедевр строительного искусства также оказался совершенно бесполезен: ведь Святой отец вполне мог видеть примыкающие к левой стороне и поэтому открытые его взору трущобы, но то ли он ничего не понял, то ли счел это Божьим промыслом и просто упомянул о них в своей молитве. Папы вполне способны на такую заботу.) И стены схожи друг с другом. Только внешне они отличаются. В средневековье стены, и в том числе Великая Китайская стена, строились на века, чего бы это ни стоило; сооруженные для защиты папских глаз заграждения вокруг трущоб Манилы, воздвигнутая посреди Берлина и замуровавшая достижения реального социализма стена, а также соединившиеся в стену блоки вокруг отведенной под строительство атомной электростанции Брокдорф в Вильстермарше строились для современников, то есть очень быстро. Из этого факта д-р Вентин в беседе с Хармом и Дёрте Петерсами должен сделать соответствующие педагогические выводы, поскольку ученики школы имени императора Карла в Итцехое на Штере по-прежнему озабочены своим будущим. Они не хотят засилья иностранцев, не хотят смешения с другими расами и превращения своей страны в Евразию Оруэлла. (Они топают ногами и колотят кулаками по партам. «Это нервирует нас!» — кричит один из учеников.)
«Ну хорошо, — мог бы затем сказать д-р Вентин под сенью пальм, — вы непременно хотите отгородиться от всего мира, дорогие дети. Понимаю, вполне понимаю. Мне тоже кажется, что над этим вариантом стоит подумать. И конечно же, как на Западе, так и на Востоке имеются штабы по разрешению кризиса — вполне возможно, что есть даже объединенные штабы, — которые, разыгрывая соответствующие ситуации, занимаются проблемой отгораживания промышленно развитых стран. Поскольку наша, сегодня пока еще раздираемая сварой западно-восточная структура, то есть Север, должна защититься от начавшей просачиваться к нам с Юга волны эмиграции, то есть нового переселения народов, и поэтому — при всей заранее предсказанной безнадежности этой акции — разработать новую технологию строительства стен. В конце концов в настоящее время мы используем лишь небольшую часть наших знаний. Наша система спутникового контроля. Наши системы раннего предупреждения. Наши ядерные отходы. Чего только не выдумали наши великие умы. Это все, дети, оставляет нам надежду. К примеру, вполне можно представить себе глубоко эшелонированные защитные заграждения из лучей, которые протянулись бы от китайско-русской границы, охватывали бы также нефтяные месторождения в зоне Персидского залива и на Аравийском полуострове, защищали бы подступы к Африканскому побережью Средиземного моря, затем широким радиусом окружали бы Иберийский полуостров и если не всю Европу, то хотя бы страны — члены Североатлантического блока, и искали бы подсоединения к построенной по аналогичной программе лучевой защитной системе США. Вот как все просто. Разумеется, Япония и Южная Корея также могли быть отнесены к защищаемой нами цивилизации. И, разумеется, имелись бы специальные шлюзы, позволяющие заниматься свободной торговлей, а иногда также проводить карательные экспедиции в южном направлении — в том случае, например, если нам не разрешат использовать расположенные снаружи залежи сырья. Современная высокоразвитая система защиты воздушного пространства оказалась бы по сравнению с этим детской игрой, но при условии, что конфликт между Востоком и Западом был бы в дальнейшем окончательно разрешен. А почему бы и нет? Хотя они яростно выступают друг против друга, но если внимательно присмотреться, дорогие дети, то выяснится, что капитализм и коммунизм два сапога — пара. Вместе они окажутся способными приложить все свои силы. Ибо система тотального лучевого прикрытия отнюдь не означает бегство от мира. Напротив. Мы остаемся открытыми для всего мира. Мы по-прежнему предлагаем ему свои программы развития и спасения от голода; кариативный альтруизм и христианско-марксистские социальные утопии. Кто отважится отказаться от них? Мы вовсе не собираемся утаивать от мира интернациональный характер нашего экономического устройства. Нет-нет! Нам вовсе недостаточно самих себя. Ведь если мы, с одной стороны, отгораживаемся, то, с другой стороны, по-прежнему жаждем путешествовать. И вы, дети, вырастете не домоседами, а гражданами мира. Вот только засилья иностранцев мы не допустим. Нам и так уже изрядно надоели наши собственные проблемы с национальными меньшинствами. Мы, немцы, желаем оставаться обозримыми и исчисляемыми и не хотим превращаться в не поддающуюся учету массу. Мы же не индусы, не феллахи, не китайцы и не метисы. С нас вполне достаточно турок! Мы ни с кем не смешиваем свою кровь. Мы отгораживаемся. Мы по-прежнему ограничиваем себя. Мы вымираем со спокойной душой. И то, что раньше называлось „железным занавесом“ — ну да, дети, мы понимаем друг друга. Вот только угроза исходит совсем с другой стороны. Когда на нас пытаются нагнать страх — это просто смешно. Пусть они только наступят, эти восьмидесятые годы».
«Настало время Оруэлла» — вот так Харм Петерс, который все же читал этого автора, вполне мог высказаться в дополнение к последним словам д-ра Вентина. Если его вечерняя речь на террасе отеля (за стаканом натурального апельсинового сока) находит слушателей, то вся туристическая группа должна собраться там в полном составе. Звучат возгласы «Кошмар» и «Он прав, черт побери!» Количество тех, кто их выкрикивает, примерно одинаковое. «Как хорошо, что я до этого не доживу», «Ну и перспективы», «Слушайте, слушайте!» — так вполне могли высказаться соответственно вдова пастора, чиновник финансового ведомства из Вильгельмсхафена и одна из тех, кому сильно за сорок.
Д-р Вентин — превосходный знаток Азии. С цифрами в руках он доказывает, что Яву вполне обоснованно называют «перегруженным кораблем». Он помнит все даты из истории голландской колонизации вплоть до совершенного в самом ее конце грабежа: «В декабре 1906 года балинезийские раджи вместе с их придворными были доведены до самоубийства. Ответственным за эту освободительную акцию оказался генерал нидерландской королевской армии ван дер Вельде…» И о нынешней коррупции, всевозможных сделках, совершаемых президентской семьей — и в первую очередь госпожой Сухарто, — ему известно все, вплоть до участия в них западногерманских промышленников: «Солидную долю имеет концерн „Гутехофнутсхютте“ из Ганновера…»
Попутно Вентин является своего рода исповедником в нашей туристической группе. К нему приходят обе женщины за сорок, чиновник финансового ведомства, статная мать и чахлая дочь со своими «бо-бо» и жалобами на климат, стенаниями по поводу жизненных трудностей и приступами тошноты. К нему, великому гуру и специалисту по мировым кризисным ситуациям, замешанному (предположительно) в международную торговлю оружием, приходят Харм и Дёрте Петерсы с их головорожденными. Теперь, к концу поездки, все чаще и чаще.
При этом оба они по-отечески заботятся друг о друге и не переходят границы партнерских отношений. Она полощет не только свое бикини, но и его плавки, вымывая из них песок. Он каждое утро потчует ее молодым кокосовым орехом, из которого торчит соломинка. Даже если Харм и Дёрте уже не могут разговаривать друг с другом, они обсуждают тогда спорные проблемы. Даже в своем дневнике, на страницах которого она излагает все свои сокровенные мысли, а также желание иметь не только одного ребенка, Дёрте никак не затрагивает их двусторонние отношения. Они оба полагают и откровенно говорят: «Мы подходим друг другу». Но так как Харм с тех пор, как у Дёрте «появился религиозный бзик», наотрез отказывается спать с ней — «Я не могу, пойми ты. Я же не племенной бык!» — она изливает душу д-ру Вентину.