— А твоя голова чем занята, дорогой братец? — возмутилась Мариам и выдернула у него из рук свою украшенную нитью самоцветов косу. — Что, влюбился в Файруз? И что вы все в ней находите, в этой тихоне? У нее на уме одни средневековые поэты. Я не спорю, среди них попадаются и очень красивые юноши, но ведь они все давно умерли. Хотя вы с ней, возможно, и были бы прекрасной парой. Ты бы читал стихи, а она сидела бы и плакала от умиления. Только хотела бы я знать, что за дети получатся у таких родителей. Наверное, они будут рождаться в сафьяновых переплетах с золотым тиснением!
Джавед не мог сдержать хохота. Его сестрица унаследовала от матери умение каждое свое суждение о людях облекать в такую форму, что, произнесенное однажды, оно становилось неотъемлемой частью восприятия этого человека окружающими. Лучше уж не задавать ей больше вопросов о Фейруз, чтобы не давать повода для упражнений ее острому язычку. Ведь он теперь знает имя девушки, а в их городе не составляет труда выяснить все остальное о любом, чья семья живет здесь давно, да еще пользуется уважением. А род Малик Амвар хорошо известен не только в Лакхнау, но и на всем Севере Индии.
В эту минуту Джавед еще не понимал, что проснувшийся внезапно интерес к незнакомой девушке станет такой важной частью его жизни. Она понравилась ему, показалась не просто красивой, а какой-то особенной, но с ним уже бывало такое, и не один раз. Он был влюбчив, ему нравилось ощущать влюбленность — это давало новые краски его поэзии, заставляло острее чувствовать, полнее ощущать красоту мира, радость существования. Но, странное дело, серьезных увлечений у него не было никогда. Думая об этом, он признавал, что ко всем своим возлюбленным относился несколько утилитарно. А что это новое чувство может дать моему творчеству, думал он даже помимо своей воли. Его королевой была поэзия, а девушкам так и не удавалось подняться выше роли ее прислужниц.
Но все когда-нибудь кончается, чтобы началось что-то другое. Очевидно, такой час настал и для владычества музы в его душе. Теперь ей пришлось уступить свое место живой женщине, а самой стать позади ее трона с ситарой в руках, чтобы в любой момент, когда она пожелает, услаждать слух госпожи славословиями в ее честь.
Джавед долго не мог уснуть этой ночью. Проворочавшись час в постели, он встал и спустился в сад, надеясь, что прогулка утомит его и вызовет сонливость. Но сад встретил его такой бурной жизнью, что через несколько минут Джаведу уже было странно, как он мог надеяться искать здесь успокоение.
Деревья дышали кружащими голову ароматами цветения, листья их трепетали на свежем ночном ветерке, наполняя воздух нежным шелестом. Казалось, что по дорожкам бегают, шурша шелком платьев, десятки оживленных девушек, шепчущих друг другу на ушко какую-то поразившую их воображение новость, вскрикивающих от удивления и вновь разбегающихся с легким звоном серебряных браслетов.
Устроившись среди покрытых цветами ветвей, засвистел соловей — не он ли был той новостью, которая так взбудоражила все вокруг? Джавед замер, глядя туда, откуда доносились завораживающие звуки. Он не надеялся увидеть певца в темноте ночи, но ему казалось, что птица поет только для него, избрав поэта среди всех живых существ, населяющих мир, своим единственным слушателем.
Соловей пел о счастье, которое так близко, что не надо даже протягивать к нему руки. Оно уже прижалось к груди, ему слышно биение сердца, полного надежд. Прикосновение его изменит мир, вытеснит из него все дурное, принесет радость. Оно снимет пелену с глаз, и новому зрению предстанет величественная гармония жизни.
«Почему я так понимаю тебя сегодня? — спросил птицу Джавед, не разжимая губ. — Как я хотел бы обладать твоей выразительностью и страстью. Кто послал тебя ко мне?»
«Любовь, — ответил ночной певец. — Меня послала любовь. Я должен предупредить тебя, что судьба твоя уже решена, тебя ждет счастье. Я вестник радости для тебя, верь мне».
«Так это любовь? — думал поэт, бродя до утра по дорожкам сада. — Это она посетила меня наконец, удостоила своим вниманием. Случайно встреченная девушка, с которой мы не сказали и двух слов, должна занять такое место в моей жизни? Как? Почему это возможно?»
Он не то чтобы противился такому бурному развитию чувства в своей душе, недоумевал и даже был испуган той быстротой, с которой прорастала любовь в его сердце. Только что брошено зерно, еще не время даже всходам, а страсть уже колосится и наваливается, занимая все внутреннее пространство, которое казалось прежде таким огромным, таким бесконечным!