— Вставай, — бросил он. — Кто ты такой, а?
— Благородный человек и сын почтенных родителей, — гордо ответил грабитель, потирая скулу, отведавшую неплохой удар.
— Да что ты говоришь?! — весело рассмеялся Джавед. — Это что, новая мода для благородных — расхаживать в трусах и все недостающее снимать с прохожих?
Молодой человек смущенно засопел, разглядывая свои ноги, которые не мешало бы спрятать в брюки.
— Да нет, — ответил он. — Так уж вышло. Слава Аллаху, что судьба послала мне вас.
Он поднял руки к небу и, закатив глаза, произнес короткую молитву.
— Эй, — спросил Джавед. — За что ты благодаришь Аллаха? За то, что он не дал тебе меня ограбить?
— Зачем все называть такими грубыми словами? — возмутился тот, успев немного оправиться от перенесенного шока. — Я всего лишь хотел попросить вашу одежду…
— Чтобы голым ходил я?
— А что мне оставалось? — буркнул тот, отводя глаза.
— Как тебя зовут? — помолчав, спросил Джавед.
— Секандар-барк, что значит «Счастливчик», — покачал головой грабитель. — Но в данный момент…
Он развел руками, демонстрируя вся плачевность своего положения:
— Меня раздели полчаса назад какие-то негодяи.
Джавед вздохнул и бросил ему свой ширвани.
— Пойдем со мной, Счастливчик, — сказал он, направляясь к своему дому.
— А как же банан? — замялся Секандар. — Не бросать же его после всего, что он для меня сделал, — ведь он был моим оружием.
— Для меня он не сделал ничего хорошего, так что я могу поступить с ним так, как он этого заслуживает. — Джавед вырвал у нового знакомого, принципы которого кому угодно показались бы странными, незрелый фрукт и запустил его подальше.
Секандар проводил банан грустным взглядом, очевидно, оплакивая в душе разлуку, и отправился за юношей, на ходу надевая китель.
Слуга, открывший ворота, оглядел его с ног до головы с нескрываемым удивлением, но никаких вопросов задавать не посмел. Хозяин с эксцентричным гостем прошли через изящную арку в дом, который без преувеличений можно было бы назвать дворцом. Он состоял всего из двух этажей, но по высоте мог бы соперничать с пяти-шестиэтажной современной постройкой.
Секандар, войдя в огромный зал, с интересом рассматривал обильную резьбу по камню, украшавшую стены, высокие своды, с которых свешивались старинные хрустальные люстры, не потускневшую от времени многоцветную мозаику пола. От центра зала наверх поднималась широкая мраморная лестница, устланная роскошным ковром, краски которого прекрасно гармонировали с крупными цветами, усыпавшими невысокие кустики в каменных горшках, стоявших вдоль стен.
— О, у вас красивый дом, — сказал Секандар. — Не хуже, чем мой, пожалуй…
— Что? — удивился Джавед. — У тебя есть дом? Хотя, если ты живешь в лесу или в горах, то ты прав — там, конечно, не хуже.
Юноша гордился своим домом-дворцом, унаследованным от предков. Семейная история, передаваемая не в устных преданиях, а в тщательно оберегаемых манускриптах, гласила, что он выстроен еще до того, как наваб Асаф-уддаулы перенес в Лакхнау в 1780 году свою столицу. Далекий пращур Джаведа, служивший в Фаизабаде при дворе основателя династии независимых навабов Саад-хана, специально приезжал сюда, чтобы проследить, как идет строительство дома, который он решил подарить своему сыну ко дню свадьбы. Однако из-за постоянных сражений с регулярными колониальными войсками британцев дворец не был закончен вовремя, и только внук человека, затеявшего строительства, смог ввести сюда свою молодую жену.
С тех пор этот дом стал их родовым гнездом, надежным и роскошным пристанищем рода Сафдаров, который каждое поколение владельцев считало своим долгом содержать в полном порядке, украшать и прибавлять к хранящимся в нем сокровищам новые.
И вот теперь является бродяга, который заявляет, что его дом чуть ли не лучше, чем это любимое и лелеемое жилище старинного семейства!
— Брат! — раздался сверху веселый голос, и по ступенькам лестницы в зал сбежала тоненькая девушка в красном платье с серебряной каймой и таких же шальварах.
Цокая каблучками парчовых домашних туфелек, она подлетела к брату и бросилась ему на шею. Однако тут девушка заметила за его спиной странное создание.
— О, Аллах! — вскрикнула она, закрывая лицо покрывалом.
Девушка не носила парду, столетиями скрывавшую красоту индийских мусульманок от постороннего взора, но вековая привычка прятаться привела к тому, что у многих женщин почти инстинктивно возникало желание укрыть лицо от чужих глаз при любой неожиданности.