— О господи! — сказала она, — это мой. По крайней мере он — Питера. Я не представляла, где его оставила. — Фактически это был тот самый шарф, который использовался в пятницу для демонстрации удушения, и был привезён в Шрусбери случайно вместе с шахматными фигурами и ошейником. Мисс Хилльярд стала красной как рак и сорвала шарф, как будто он её душил.
— Прошу прощения, мисс Вейн, — сказала она, протягивая его.
— Всё в порядке. Мне он сейчас не нужен. Но я рада знать, где он. У меня были бы неприятности, если бы я его потеряла.
— Будьте так любезны, возьмите свою собственность, — сказала мисс Хилльярд.
Харриет, на которой уже был собственный шарф, ответила:
— Спасибо. Но вы уверены, что вы не будете…
— Не буду, — воскликнула мисс Хилльярд, бросая шарф на ступеньки.
— Вот это да! — сказала декан, поднимая его. — Кажется, никому не нужен этот миленький шарфик. Я позаимствую его. Я считаю, что этот ветер противный и холодный и не понимаю, почему мы не можем идти внутрь.
Она грациозно обмотала шарф вокруг шеи, и, поскольку в этот момент милостиво показалась директриса, они пошли на обед.
Без четверти десять, Харриет — приблизительно после часа, проведённого с мисс Лидгейт и её корректурами за работой, которая теперь приближалась к стадии, когда тексты можно было бы действительно послать наборщику, — пересекала Старый дворик, направляясь в Тюдор-билдинг. На лестнице она встретили мисс Хилльярд, которая только что сошла вниз.
— Вы меня искали? — спросила Харриет, немного с нажимом.
— Нет, — сказала мисс Хилльярд, — не искала. Конечно, нет. — Она говорила поспешно, и Харриет, показалось, что в её глазах, хитрых и злобных, что-то промелькнуло, но вечера в середине мая ещё довольно тёмные, и она не могла знать наверняка.
— О! — сказала Харриет. — А я полагала, что могли бы.
— Ну, а я не искала, — повторила мисс Хилльярд. И когда Харриет проходила мимо неё, она повернулась и сказала, как будто выдавливая слова, — Собираетесь поработать, вдохновляясь вашими прекрасными шахматными фигурами?
— Более или менее, — смеясь, сказала Харриет.
— Я надеюсь, что вы проведёте приятный вечер, — сказала мисс Хилльярд.
Харриет продолжила путь наверх и открыла дверь своей комнаты.
Контейнер был разбит, и весь пол был усыпан битым стеклом и разбитыми и растоптанными фрагментами красной и белой слоновой кости.
В течение приблизительно пяти минут Харриет была во власти такого безмолвного гнева, который невозможно ни выразить, ни контролировать. Если бы она это осознавала, то сейчас вполне могла понять состояние полтергейста и её действия. Если бы она могла избить или задушить кого-то, она бы это сделала и почувствовала бы облегчение. К счастью, после первой разрушительной ярости она нашла выход в сквернословии. Когда она обнаружила, что её голос больше не дрожит, она закрыла дверь спальни и спустилась к телефону.
Даже теперь её речь вначале была настолько несвязной, что Питер едва мог понять, что она говорила. Когда же он наконец понял, то был невыносимо спокоен и просто поинтересовался, касалась ли она чего-нибудь или сказала ли кому-нибудь про это. Приняв заверения, что ничего такого она не делала, он бодро ответил, что приедет через несколько минут.
Харриет вышла и металась по Новому дворику, пока не услышала, что он позвонил — ворота были недавно закрыты — и лишь последний вялый остаток сдержанности помешал ей помчаться к нему и излить всё своё негодование в присутствии Пэджета. Но она дождалась его в середине дворика.
— Питер! О, Питер!
— Ну, — сказал он, — это довольно обнадёживающе. Я боялся, что мы задушили эти порывы раз и навсегда.
— Но мои шахматные фигуры! Я могла бы убить её за них.
— Моя дорогая, отвратительно, что это должны были оказаться ваши шахматные фигуры. Но не позволим себе терять чувство меры. Ведь это могли быть вы.
— Жаль, что это была не я. Я бы сумела дать сдачи.
— Фурия. Давайте пойдём и посмотрим на разрушения.
— Это ужасно, Питер. Это походит на резню. Это даже пугающе, удары настолько сильны.
Увидев комнату, Уимзи сильно помрачнел.
— Да, — сказал он, становясь на колени посреди разгрома. — Слепая, звериная злоба. Не только сломаны, но стёрты в порошок. Здесь поработал каблук, а также кочерга — следы можно видеть на ковре. Она ненавидит вас, Харриет. Я этого не понимал. Я думал, что она только боится вас… так, «не остался ли ещё кто-нибудь из дома Саулова?»[110] … Смотрите, один бедный воин укрылся позади ведёрка с углем — жалкий остаток некогда могущественной армии.
Улыбаясь, он поднял одинокую красную пешку, а затем поспешно встал на ноги.
— Моя дорогая девочка, не плачьте об этом. Какое, чёрт возьми, это имеет значение?
— Я любила их, — сказала Харриет, — и вы мне их подарили.
Он покачал головой.
— Жаль, что именно в такой последовательности. «Вы подарили их мне, и я любила их», — было бы лучше, но «Я любила их, и вы мне их подарили», — непоправимо. Яйца пятидесяти тысяч птиц Рух не смогут их заменить. «Дева умерла, и я умер, она умерла, умерла, и что же делать мне?» Но вы не должны плакать по мелочам, когда я могу подставить вам плечо, правда?
— Простите. Я — жалкая идиотка.
— Я говорил вам, что любовь — это самый страшный дьявол. Тридцать две шахматные фигуры стали прахом. «И все могущественные короли, и все прекрасные королевы этого мира — теперь всего лишь цветочные клумбы».
— Хотя бы ради приличия я могла бы принять меры предосторожности.
— Это глупо, — сказал он, зарывшись ртом в её волосы. — Не говорите так жалостливо, или я тоже поглупею. Слушайте, когда всё это произошло?
— Между обедом в Холле и без четверти десять.
— Кто-нибудь отсутствовал в Холле? Потому что бойня должна была сопровождаться шумом. После Холла могли проходить студентки, которые услышали бы звон стекла или заметили кого-нибудь необычного, кто там бродил.
— Студентки могли там быть и во время обеда — многие варят пару яиц у себя в комнате. И… О Боже! Ведь действительно был некто необычный — и она говорила что-то о шахматных фигурах. И она странно с ними обращалась вчера вечером.
— Кто это?
— Мисс Хилльярд.
— Опять!
Пока Харриет рассказывала свою историю, он взволнованно ходил по комнате, избегая битого стекла и слоновой кости на полу с автоматической точностью кошки, и, наконец, встал спиной к ней. Она задёрнула занавески, когда впустила его, и его пристальный взгляд на них казался очень озабоченным.
— Проклятье! — вымолвил он наконец. — Эти дьявольские осложнения.— У него в руке всё ещё была красная пешка, он сделал несколько шагов и установил её с большой точностью в центре каминной доски. — Да. Ну, я полагаю, вам придётся выяснить…
Кто-то постучал в дверь, и Харриет пошла открыть её.
— Извините меня, мадам, но Пэджета послали в профессорскую, чтобы узнать, там ли лорд Уимзи, он подумал, что вы могли бы знать…
— Он здесь, Энни. Это вас, Питер.
— Да? — сказал Питер, подходя к двери.
— Простите, сэр, звонили из «Митры», передали, что есть сообщение из Министерства иностранных дел, и просили, чтобы вы сразу перезвонили.
— Что? О, Боже, что там могло стрястись! Очень хорошо, спасибо, Энни. О, один момент. Это были вы, кто видел эту… этого человека, который устроил безобразие в лекционной комнате?
— Да, сэр. Но я не узнала бы её снова, сэр.
— Да, но вы действительно видели её, и она, возможно, не знает, что вы не можете её узнать. Полагаю, что на вашем месте я был бы очень осторожен, когда ходил по колледжу после наступления темноты. Я не хочу пугать вас, но видите, что произошло с шахматными фигурами мисс Вейн?
— Да, я вижу, сэр. Как жаль!
— Но было бы больше, чем сожаление, если бы что-то неприятное произошло с вами лично. А теперь не сейте панику, но, на вашем месте, я бы брал кого-нибудь с собой, когда выходил после заката. И я должен дать тот же самый совет скауту, которая была с вами.