— Что означает, требуется решить, какие шаги нам следует предпринять. Вы дадите мне этот вечер на обдумывание? Если вы доверите мне это дело, мне кажется, что я вижу одно или два многообещающих направления.
— Я доверяю вам больше, чем кому-либо другому.
— Спасибо, Харриет. А теперь возобновим наш прерванный праздник? О, моя потерянная юность. Вот утки, приплывшие за остатками наших бутербродов. Двадцать три года назад я кормил таких же уток такими же бутербродами.
— Десять лет назад я также кормила уток как на убой.
— Значит и через десять, и через двадцать лет те же самые утки и те же самые студенты продолжат тот же самый ритуальный банкет, и утки будут щипать пальцы студентов, как они только что ущипнули мои. Насколько мимолетны все человеческие страсти по сравнению с этой всепоглощающей непрерывностью уток… Идите прочь, дурачки, всё кончилось.
Он бросил в воду последние крошки хлеба, перевернулся на подушках и, полузакрыв глаза, стал смотреть на расходящуюся рябь…, мимо прошла плоскодонка, полная тихих, разморённых солнцем людей, лишь раздавалось поочерёдные бульканье и плеск, когда шест входил в воду и выходил из неё; затем проехала шумная компания с граммофоном, вопящим «Любовь в цвету»; затем мимо в одиночестве проплыл молодой человек в очках, работая веслом изо всех сил, как если бы от этого зависела его жизнь; затем со скоростью похоронной процессии проследовала другая плоскодонка, в которой находились девушка и мужчина, что-то тихо ей говорящий; затем оживлённая группа девушек в аутригере;[89] затем проплыло каноэ с двумя студентами, усердно гребущими вёслами, стоя на одном колене; потом — очень маленькая байдарка, опасно управляемая смеющейся девушкой в купальном костюме, на носу сидел улыбающийся хорошо одетый молодой человек, очевидно, морально готовый к неизбежному погружению; затем на плоскодонке мимо проследовала очень спокойная и полностью одетая компания студентов обоего пола, которые вели себя весьма прилично по отношению к дону-женщине; затем группа людей обоего пола и всех возрастов в инригере[90] с другим граммофоном, также скулящим «Любовь в цвету» — её, очевидно, распевал весь город; затем раздалась серия пронзительных криков, которые объявили о прибытии весёлой компании, обучающей девушку-новичка управлять плоскодонкой; затем, в качестве забавного контраста, проплыл очень плотный мужчина в синем костюме и льняной шляпе, который торжественно двигался в полном одиночестве в четырёхвёсельной шлюпке, а за ним — тонкий юноша, один в двойке парной, потом мимо бок о бок проползли три плоскодонки, в которых все, казалось, спали, кроме работающих шестом и вёслами. Одна из них прошла на расстоянии весла от Харриет: взъерошенный, довольно полный молодой человек лежал, задрав колени, его рот был немного приоткрыт, а лицо раскраснелось; на его плече спала девушка, а напротив них сидел мужчина, также утративший интерес к внешнему миру: его шляпа была надвинута на лицо, руки скрещены на груди, а большие пальцы засунуты под подтяжки. Четвертый пассажир, женщина, ела конфеты. На работающей шестом было мятое хлопчатобумажное платье, её голые ноги были сильно покусаны. Харриет это видение напомнило железнодорожный вагон третьего класса в жаркий день при выезде на экскурсию — неизбежное засыпание у всех на виду и огромное желание запустить чем-нибудь в пузатого юнца. В этот момент поглотительница шоколада завернула оставшиеся конфеты в тугой кулёк и действительно бросила его в юнца. Кулёк попал в середину живота сони, и тот проснулся с громким всхрапом. Харриет достала сигарету из своей пачки и обернулась, чтобы попросить у компаньона спички. Он спал. Это был очень опрятный и бесшумный сон, его позу можно было бы назвать полуёжиком, и ни рот, ни живот не представляли собой привлекательную мишень. Но он несомненно спал. А рядом была мисс Харриет Вейн, которая внезапно прониклась к нему явной симпатией и сидела, боясь пошевелиться из страха его разбудить и жестоко сердясь на приближающуюся лодку, полную каких-то идиотов — их граммофон надрывался, играя (что бы вы думали?) «Любовь в цвету».
«Как прекрасна Смерть, — сказал поэт, — Смерть и её брат Сон!»[91] Спросив, проснется ли Ианте вновь, и будучи уверенным, что да, он продолжает ткать ковёр из прекрасных мыслей о сне Ианте. Из этого мы можем справедливо вывести, что он (как Генри, который безмолвно склонился на коленях перед её ложем) чувствовал нежность к Ианте. Ведь сон другого человека — пробный камень наших собственных чувств. Если мы не дикари, мы благожелательны перед лицом смерти как друга, так и врага. Она не раздражает нас, не заставляет нас бросить что-нибудь в умершего, мы не считаем это забавным. Смерть — окончательная слабость, и мы не осмеливаемся оскорблять её. Но сон — лишь иллюзия слабости и, если только не срабатывают наши защитные инстинкты, он пробуждает в нас неприязнь и раздражение. С высоты осознанного превосходства мы смотрим с пренебрежением на спящего, так выставившего себя напоказ во всей своей беззащитности, и отпускаем иронические комментарии относительно его внешности, его манер и (если дело происходит на публике) нелепости положения, в которое он поставил своего компаньона, если таковой имеется, и в особенности, если этот компаньон — мы сами.
У Харриет, таким образом вынужденной играть роль Фебы перед спящим Эндимионом,[92] было много возможностей углубиться в собственные мысли. После некоторого тщательного изучения ситуации она решила, что больше всего нуждается в коробке спичек. Питер пользовался спичками, чтобы закурить трубку, ну и где они? Он заснул на всей куче вещей, чтоб его! Но его куртка лежала рядом с ним на подушках, а разве кто-либо когда-либо знал мужчину, у которого в карманах был только один коробок спичек?
Овладеть курткой оказалось довольно трудно, поскольку плоскодонка раскачивалась при каждом движении, и ей пришлось протащить куртку по коленям спящего, однако тот спал глубоким сном человека, сильно физически уставшего, и в результате она триумфально откинулась назад, так и не разбудив его. С забавным чувством вины она порылась в его карманах и обнаружила три коробка спичек, книгу и штопор. Имея курево и книгу, можно не дрогнуть в любой ситуацией, если, конечно, книга не написана на неизвестном языке. На корешке названия не было, а когда она отвернула кожаную обложку, то первое, что увидела, был выгравированный экслибрис с гербом: три серебряные мыши на чёрном поле и домашняя кошка, лежащая в угрожающей позе на нашлемнике. Два вооруженных сарацина поддерживали щит, под которым шёл насмешливый и высокомерный девиз: «Как пожелает Уимзи». Она взглянула на титульный лист. Religio Medici[93]. Хорошо!… Хорошо? Было ли это неожиданностью?
Почему он путешествовал с этой книгой? Заполнял ли он свободные моменты сыска и дипломатии размышлениями о «странных и мистических» переселениях душ у тутового шелкопряда и «мошенничестве с детьми эльфов» или рассмотрением вопроса о том, как «мы безуспешно сетуем на смертоносность пушек и новых изобретений, сеющих смерть?» «Конечно, нет никакого счастья внутри этого круга из плоти, нет ничего в оптическом устройстве этих глаз, чтобы созерцать счастье. Первый день нашего юбилея — смерть». У неё не было никакого желания предполагать, что у него могли найтись личные причины интересоваться этим вопросом; ей просто хотелось защитить его и сделать счастливым, чтобы какое-то время спустя она могла обижаться на его счастливую защищённость. Она поспешно перелистывала страницы. «Когда я без него, я мёртв, пока не буду с ним снова. Объединённые души не удовлетворены объятиями, но желают быть действительно друг другом, что невозможно, поскольку эти желания бесконечны и должны продолжаться без возможности удовлетворения». Это был самый неудобный пассаж, как на него не посмотреть. Она возвратилась к первой странице и начала читать методично с критическим вниманием к грамматике и стилю, чтобы занять поверхностные слои своего разума, и старалась не слишком вникать в то, что под поверхностью.
Солнце постепенно садилось, и тени, удлиняясь, упали на воду. Народу на реке стало меньше: группы, которые выезжали на пикник с чаем, спешили домой на ужин, а те, кто собирался поужинать на природе, ещё не прибыли. Казалось, Эндимион устроился здесь на всю ночь, и пришло время скрепить сердце и взяться за шесты. Она откладывала решение до последнего момента, пока громкий вопль и удар по плоскодонке не пришли ей на помощь. Неумелая девушка возвратилась со своими спутниками и, потеряв шест на середине реки, позволила своей плоскодонке с ходу ударить в корму их лодки. Харриет отпихнула нарушителей, причем вложила в свои действия больше силы, чем сочувствия, обернулась и обнаружила, что её кавалер сидит и смотрит на неё с застенчивой улыбкой.
92
Персонажи поэмы Томаса Драйтона «Феба и Эндимион» (1593), которая послужила прототипом для «Эндимиона» Китса.