— Любопытно, — сказала Харриет. — Она говорит о Питере Уимзи точно так же, как я всегда думала о себе.
— Возможно, она признаёт в вас родственный дух.
— Или противника, достойного чтобы… — нет, я не должна этого говорить.
Здесь их догнали Питер и его спутница, и декан, присоединившись к мисс Шоу, прошла вперёд. Уимзи обратился к Харриет со слабой вопрошающей улыбкой:
— Что вас волнует?
— Питер, я чувствую себя Иудой.
— Чувствовать себя подобно Иуде — это часть работы. Боюсь, работы не для джентльмена. Может быть умоем руки как Пилат и вновь станем полностью респектабельными?
Она взяла его под руку.
— Нет, мы уже влезли в это дело. Будем падать вместе.
— Это прекрасно. Как влюблённые в фильме Штрохайма, мы пойдём и сядем на сточную трубу. — Она чувствовала под прекрасным тонким сукном кости и мышцы, очень человеческие. И подумала: «Он и я принадлежим к одному миру, а все остальные — чужаки». А затем: «Чёрт побери всё! Это — наша личная борьба, почему они должны присоединяться?» Но это было абсурдно.
— Что вы хотите, чтобы я сделала, Питер?
— Бросьте мне назад шар, если он выкатится за круг. Но не явно. Только продемонстрируйте свой разрушительный талант к тому, чтобы не отклоняться от сути и говорить правду.
— Это кажется лёгким.
— Для вас. Именно за это я вас и люблю. А разве вы не знали? Ну, сейчас мы не можем остановиться, чтобы поспорить на эту тему, — они подумают, что мы сговариваемся о чём-то.
Она выпустила его руку и вошла в комнату впереди него, почувствовав себя внезапно смущённой и потому держась несколько вызывающе. Кофе уже был на столе, и собравшиеся в профессорской столпились вокруг него, наполняя чашки. Харриет увидела, что мисс Бартон надвинулась на Питера с учтивым предложением напитков на губах, но с какой-то решимостью в глазах. В данный момент Харриет совершенно не заботило, что происходит с Питером. Он дал ей новый повод для размышлений. Она взяла кофе, закурила сигарету и удалилась с ними и этим поводом в уголок. Она часто задавалась вопросом, безотносительно чего бы то ни было, что же такое привлекло в ней Питера, что он в ней ценит и, очевидно, ценил с того первого дня, когда она стояла у скамьи подсудимых и боролась за собственную жизнь. Теперь, когда она узнала, она думала, что, по-видимому, более непривлекательное качество редко когда-либо рассматривалась в качестве основания для привязанности.
— Но лично вы не ощущаете неудобства по этому поводу, лорд Питер?
— Нет, я никак не могу рекомендовать это занятие как комфортное. Но разве ваш, мой или чей-нибудь комфорт имеет такое уж большое значение?
Мисс Бартон, вероятно, приняла это за легкомыслие, а затем Харриет узнала безжалостный голос, который говорил: «Какое имеет значение, если это причиняет боль…? Позвольте им самим бороться… Неприятно, но если он имел в виду то, что сказал, это объясняет очень многое. Это качества, которые можно узнать в самых разных обстоятельствах… Беспристрастность…, если вы когда-либо найдёте человека, которому вы понравитесь именно из-за этого, эта симпатия будет искренней». Это были мысли мисс де Вайн, которая сидела не очень далеко, а её глаза позади толстых очков смотрели на Питера с любопытством и оценивающе.
Беседы, продолжавшиеся в группах, потихоньку стали затухать и смолкли. Люди расселись. Голоса мисс Аллисон и мисс Стивенс стали слышны всем собравшимся. Они обсуждали какую-то университетскую проблему и делали это горячо и отчаянно. Они призывали мисс Берроус высказать своё мнение. Мисс Шоу повернулась к мисс Чилперик и сделала замечание о купании в Спинстер-сплэш. Мисс Чилперик ответила продуманно, даже слишком продуманно: её ответ оказался слишком продолжительным и привлёк внимание, она сбилась, засмущалась и замолкла. Мисс Лидгейт с обеспокоенным лицом слушала какую-то историю, которую миссис Гудвин рассказывала о своем маленьком мальчике, посреди её рассказа мисс Хилльярд, которая находилась в пределах слышимости, резко встала, загасила сигарету в стоящей поодаль пепельнице и медленно переместилась, как будто против своей воли, к сиденью у окна, поблизости от которого всё ещё стояла мисс Бартон. Харриет могла видеть, что её сердитый, горящий взгляд был прикован к склонённой голове Питера, а затем резко переместился и скользнул по дворику, чтобы через мгновение возвратиться к прежнему объёкту. Мисс Эдвардс, сидящая на низком стуле недалеко от Харриет и немного впереди неё, несколько по-мужски упёрлась руками в колени и наклонилась вперед — весь её вид свидетельствовал об ожидании чего-то. Мисс Пайк, всё ещё на ногах, зажигая сигарету, очевидно искала возможность привлечь внимание Питера, она казалась нетерпеливой, заинтересованной и более непринуждённой, чем большинство других. Декан, устроившаяся на пуфике, откровенно слушала разговор Питера и мисс Бартон. На самом деле слушали все, и одновременно большинство из них пыталось притворяться, что он — обычный гость, не враг и не шпион. Они пытались препятствовать тому, чтобы он стал таким же явным центром внимания, каким он уже стал центром сознания.
Директриса, сидящая на глубоком стуле около камина, никому не помогала. Один за другим всплески разговора затухли, оставив одного тенора, голос которого обычно плывёт в качестве сольного инструмента, выполняющего каденцию, когда оркестр затих:
— Казнь виновного является неприятным событием, но не настолько выводящим из равновесия, как убийство невиновных. Если вы хотите моей крови, то позвольте дать вам более подходящее оружие против меня.
Он огляделся и, обнаружив, что все, кроме мисс Пайк, сидят тихо, сделал краткую вопросительную паузу, которая была похожа на вежливость, но которую Харриет мысленно классифицировала как «хороший театр».
Мисс Пайк проследовала вперед к большой софе у окна рядом с мисс Хилльярд и, усевшись в уголке, сказала:
— Вы имеете в виду жертвы убийцы?
— Нет, — сказал Питер, — Я имел в виду свои собственные жертвы.
Он сел между мисс Пайк и мисс Бартон и продолжил приятным доверительным тоном:
— Например, я узнал, что молодая женщина ради денег убила старуху. Это не имело очень большого значения: старуха в любом случае умирала, а девушка (хотя она этого и не знала) в любом случае наследовала деньги. Как только я вмешался, девушка вновь принялась за работу и убила двух невинных человек, чтобы замести следы, а затем сделала попытку убить ещё троих. Наконец, она убила себя. Если бы я оставил её в покое, возможно, была бы только одна смерть вместо четырёх.
— О, Боже! — сказала мисс Пайк. — Но женщина была бы на свободе.
— О, да. Она не была хорошей женщиной и она оказывала плохое влияние на некоторых людей. Но кто убил тех двух невинных: она или общество?
— Они были убиты, — сказала мисс Бартон, — из-за её страха перед смертной казнью. Если бы эту несчастную женщину стали лечить, они и она сегодня всё ещё были бы живы.
— Я же сказал, что даю вам хорошее оружие. Но не всё так просто. Если бы она не убила тех других, то мы, вероятно, никогда бы её не поймали, и она, естественно не подвергаясь никакому лечению, жила бы припеваючи и сбила с пути истинного ещё одного или парочку людей, если вы считаете, что это имеет какое-то значение.
— Я так понимаю, что вы считаете, — сказала директриса, в то время как мисс Бартон упрямо продолжала цепляться за эту проблему, — что те невинные жертвы погибли ради людей, то есть оказались принесены в жертву социальному принципу.
— Во всяком случае, вашим социальным принципам, — сказала мисс Бартон.
— Спасибо. Я думал, что вы собирались сказать «моей любознательности».
— Я, возможно, так и сказала бы, — откровенно согласилась мисс Бартон. — Но вы заявляете о принципе, поэтому будем придерживаться его.
— А кто были те три других, на кого напали? — спросила Харриет. (У неё не было ни малейшего желания позволить мисс Бартон слишком легко выйти сухой из воды.)
— Адвокат, мой коллега и я сам. Но это не доказывает, что у меня есть какие-то принципы. Я вполне могу быть убитым ради забавы. А кто нет?
— Понимаю, — сказала декан. — Смешно, что мы становимся настолько серьёзными в вопросах об убийствах и казни и почти не протестуем против опасностей, связанных с ездой на автомобилях, плаванием, альпинизмом и так далее. Я полагаю, что мы действительно предпочитаем умирать ради забавы.