— Кажется, социальный принцип заключается в том, — предположила мисс Пайк, — что это мы сами должны умирать ради собственной забавы, а не другие люди.
— Конечно, я признаю, — очень сердито заявила мисс Бартон, — что убийство должно быть предотвращено и убийцы задержаны, чтобы они не причиняли дальнейшего вреда. Но их нельзя наказывать и их, конечно же, нельзя убивать.
— Полагаю, их нужно держать в больницах за большие деньги, наряду с другими негодными экземплярами, — сказала мисс Эдвардс. — Как биолог, я должна заявить, что общественные деньги можно было бы использовать и получше. При том количестве ненормальных и физических уродов, которым мы позволяем жить и плодиться, мы закончим вырождением всей страны.
— Мисс Шустер-Слатт защищает стерилизацию, — сказала декан.
— По-моему, они пробуют это делать в Германии, — сказала мисс Эдвардс.
— Вместе с отправкой женщины на её надлежащее место, в дом, — сказала мисс Хилльярд.
— Но они там казнят довольно много людей, — сказал Уимзи, — таким образом, мисс Бартон не сможет принять их организационный порядок в целом.
Мисс Бартон выразила громкий и решительный протест против подобных предложений и возвратилась к своему утверждению, что её социальные принципы направлены против насилия в любых проявлениях.
— Ерунда! — сказала мисс Эдвардс. — Невозможно провести в жизнь никакой принцип, не причиняя никому насилия. Прямого или косвенного. Каждый раз, когда вы нарушаете природное равновесие, вы впускаете насилие. И если вы отказываетесь от вмешательства, вы всё равно получаете насилие. Я вполне согласна, что убийц не следует вешать: это слишком расточительно и жестоко. Но я не согласна, что они должны жить в удобствах и прекрасно питаться, в то время как приличные люди бедствуют. Если затрагивать экономику, то их следует использовать для лабораторных экспериментов.
— Чтобы помочь дальнейшему сохранению негодных? — сухо спросил Уимзи.
— Чтобы помочь установлению научных фактов, — ответила мисс Эдвардс ещё более сухо.
— Пожмём руки, — сказал Уимзи. — Теперь мы обнаружили, где находятся наши точки соприкосновения. Установление фактов, независимо от того, что из этого выйдет.
— На этом основании, лорд Питер, — сказала директриса, — ваша любознательность становится принципом. И очень опасным.
— Но факт, что A убил Б, не обязательно составляет всю правду, — настаивала мисс Бартон. — Провокация А и состояние его здоровья — это тоже факты.
— Никто этого, конечно, не оспаривает, — сказала мисс Пайк. — Но едва ли можно ставить исследователю некие рамки. Если мы не можем сделать вывод из страха, что кто-то использует его во вред, мы вернёмся во времена Галилея. Открытиям пришёл бы конец.
— Ну, — сказала декан, — мне жаль, что мы не положим конец таким открытиям, как ядовитые газы.
— Не может быть никаких возражений против открытий самих по себе, — сказала мисс Хилльярд, — но всегда ли целесообразно их публиковать? В случае Галилея, церковь…
— Вы никогда не заставите учёного с этим согласится, — вклинилась мисс Эдвардс. — Утаить факт — значит опубликовать ложь.
На несколько минут Харриет потеряла нить обсуждения, которое теперь стало общим. То, что оно было сознательно приведено к этой точке, она видела, но понятия не имела, что именно Питер хотел из этого извлечь. Всё же, было очевидно, что ему это интересно. Его глаза под полузакрытыми веками были внимательны. Он походил на кошку, ждущую у мышиной норки. Или она полубессознательно вспомнила его герб? «Чёрное поле, три бегущие серебряные мыши. Шлем, домашняя кошка…»
— Конечно, — сказала мисс Хилльярд жёстким саркастическим тоном, — если вы думаете, что личные привязанности должны стоять над преданностью работе…
«… напряжённая, как пружина и выполненная в естественном цвете». Значит, именно этого он и ждал. Можно было почти видеть, как шелковистые волосы слегка распушились.
— Конечно, я не говорю, что можно пренебрегать работой по личным причинам, — сказала мисс Лидгейт. — Но, естественно, если человек берёт на себя личные обязательства, он обязан действовать в этом направлении. Если сюда вмешивается работа, то, возможно, нужно бросить работу.
— Я вполне согласна, — сказала мисс Хилльярд. — Но, впрочем, мои личные обязательства весьма немногочисленны, и, возможно, я не имею никакого права судить. А каково ваше мнение, миссис Гудвин?
Повисла очень неприятная пауза.
— Если вы имеете в виду меня, — сказала секретарь, встав и посмотрев на тьютора, — я настолько разделяю ваше мнение, что попросила доктора Бэринг принять мою отставку. Не из-за каких-либо чудовищных утверждений обо мне, но потому, что понимаю, что в данных обстоятельствах я не могу делать свою работу как следует. Но вы все очень ошибаетесь, если думаете, что за этими проблемами в колледже стою я. Теперь я ухожу, и можете говорить обо мне всё, что вам заблагорассудится, но утверждаю, что любой человек, уважающий факты, добьётся большего успеха, если станет собирать их из беспристрастных источников. Мисс Бартон по крайней мере признаёт, что психическое здоровье — такой же факт, как любой другой.
В ужасающей тишине, которая за этим последовала, Питер бросил три слова, тяжёлые как глыбы льда.
— Пожалуйста, не уходите.
Миссис Гудвин резко остановилась, держа руку на дверной ручке.
— Очень жаль, — сказала директриса, — когда кто-то принимает на свой счёт нечто, что говорится в общей дискуссии. Я уверена, что мисс Хилльярд не имела в виду ничего подобного. Естественно, у некоторых людей имеются лучшие возможности, чем у других, чтобы видеть обе стороны вопроса. В вашей работе, лорд Питер, такие конфликты лояльности должны происходить часто.
— О, да. Один раз мне казалось, что у меня был приятный выбор увидеть повешенным брата или сестру. К счастью, это кончилось ничем.
— Но предположим, что расследование привело бы к чему-то подобному? — потребовала мисс Бартон, с удовольствием пришпиливая этот argumentum ad hominem.[99]
— О, ну хорошо… а что делает в этом случае идеальный детектив, мисс Вейн?
— Профессиональный этикет, — ответила Харриет, — предполагает вынуждение признания, после которого идёт сцена в библиотеке с ядом на двоих.
— Вот видите, как всё просто, если придерживаться правил, — сказал Уимзи. — Мисс Вейн не чувствует раскаяния. Она убивает меня недрогнувшей рукой, чтобы не портить мою репутацию. Но вопрос не всегда настолько прост. Как насчёт художника-гения, который должен выбрать: позволить ли своей семье голодать или стать халтурщиком, чтобы содержать её?
— Он не имеет права иметь жену и детей, — сказала мисс Хилльярд.
— Бедняга! Тогда у него впереди есть интересный выбор между подавлением своих чувств и безнравственностью. Миссис Гудвин, как я понимаю, против подавления, а некоторые люди — против безнравственности.
— Это не имеет значения, — сказала мисс Пайк. — Вы выдвинули гипотезу о наличии жены и детей. Хорошо, он может перестать рисовать. Это, если он действительно гений, было бы потерей для мира. Но он не должен рисовать плохие картины — вот это было бы действительно безнравственным.
— Почему? — спросила мисс Эдвардс. — Какое значение имеет несколько плохих картин?
— Конечно, они имеют значение, — сказала мисс Шоу. Она хорошо разбиралась в живописи. — Плохая картина, написанная хорошим живописцем, — предательство правды, его собственной правды.
— Это только относительная правда, — возразила мисс Эдвардс.
Декан и мисс Берроус с жаром набросились на это замечание, и Харриет, видя, что спор может выйти из-под контроля, подумала, что пора возвратить шар в круг. Теперь она понимала, что от неё требовалось, хотя и не понимала, для чего.
— Если невозможно прийти к соглашению по поводу живописцев, сделайте его кем-то ещё. Пусть это будет учёный.
— У меня нет никаких возражений против халтурщиков-учёных, — сказала мисс Эдвардс. — Я имею в виду, популярная книга не обязательно является ненаучной.
99
Довод «к человеку» — (лат.), т.е. довод, основанный на демонстрации несоответствия тезиса спорщика его собственным поступкам.