— Я знаю, что они её, — сказал он. Он вынул руку из кармана и разжал ладонь. Они были близко от Тюдор-билдинг, и свет из соседнего окна осветил печальную шпильку с широко разведёнными ножками на его руке. — Она потеряла её на помосте после обеда. Вы видели, как я её поднял.
— Я видела, как вы подняли шарф мисс Шоу.
— Всегда нужно быть джентльменом. Могу ли я зайти к вам, или это против правил?
— Можете зайти.
В коридорах сновало множество полураздетых студенток, которые смотрели на Питера с большим любопытством, но не с досадой. В комнате Харриет они обнаружили её мантию, лежащую на столе вместе с досье. Питер поднял свёрток, исследовал бумагу, нить и печати, на каждой из которых были присевшая кошка и высокомерный девиз Уимзи.
— Если он был вскрыт, я выпью бокал расплавленного сургуча.
Он подошёл к окну и изучил дворик.
— Неплохой наблюдательный пост в некотором смысле. Спасибо. Это — все, на что я хотел взглянуть.
Он не выказал дальнейшего любопытства, но взял мантию, которую она ему вручила, и вновь последовал за ней вниз.
Они были на полпути через дворик, когда он внезапно спросил:
— Харриет, вы действительно цените честность превыше всего?
— Думаю, что да. Надеюсь, что да. А в чём дело?
— Если нет, то я — самый большой дурак в Христианском мире. Я деловито пилю собственный сук. Если я буду честен, то, вероятно, потеряю вас совсем. Если же нет…
Его голос был удивительно грубоватым, как если бы он пытался справиться с чем-то: нет, подумала она, не с физической болью или страстью, но с чем-то более фундаментальным.
— Если нет, — сказала Харриет, — тогда я потеряю вас, потому что вы уже не были бы тем же самым человеком, правда?
— Не знаю. У меня репутация человека, склонного к легкомысленной неискренности. Вы думаете, что я честен?
— Я это знаю. Я не могла бы вообразить вас каким-то другим.
— И всё же именно в этот момент я пытаюсь застраховать себя от последствий своей же собственной честности. «Я попробовал, смогу ли я достигнуть той степени решительности, чтобы быть честным без мыслей о небесах или аде». Похоже, что я, так или иначе, должен получить ад, поэтому едва ли мне стоит беспокоиться о решительности. Верю, что вы действительно имеете в виду то, что сказали, и надеюсь, что должен продолжать делать то же самое, даже если бы я не поверил ни одному слову.
— Питер, я ничегошеньки не понимаю из того, что вы говорите.
— Тем лучше. Не волнуйтесь. Больше я так вести себя не буду. «Герцог осушил бокал бренди с водой и вновь стал совершенным английским джентльменом». Дайте руку.
Она протянула ему руку, он задержал её на мгновение крепким пожатием, а затем продел её руку в свою. Они пошли дальше в Новый дворик под руку и в тишине. Когда они шли сводчатым проходом у подножья лестницы Холла, Харриет, предоставленная самой себе, услышала, что кто-то движется в темноте, и увидела слабое мерцание внимательного лица, но всё это кончилось прежде, чем она смогла привлечь внимание Питера. Пэджет отпер для них ворота, Уимзи, озабочено перешагивая через порог, бросил ему беспечное «доброй ночи».
— Доброй ночи, майор Уимзи, сэр!
— Стоп! — Питер быстро возвратил ногу, которая уже коснулась было Сейнт-Кросс-роуд и уставился на улыбающееся лицо швейцара.
— О Боже, да! Секундочку. Ничего не говорите. Кодри, 1918 год. Вспомнил! Имя Пэджет. Капрал Пэджет.
— Совершенно верно, сэр.
— Так-так-так. Я чертовски рад вас видеть. Выглядите вполне хорошо. Как дела?
— Прекрасно, спасибо, сэр. — Большая и волосатая лапа Пэджета с жаром обхватила длинные пальцы Питера. — Когда я услышал, что вы здесь, я сказал жене: «Готов поставить на кон всё, что угодно, но майор меня не забыл».
— Ей-Богу, нет. Только подумать, найти вас здесь! В прошлый раз, когда я вас видел, меня уносили на носилках.
— Правильно, сэр. Я имел удовольствия откопать вас.
— Я знаю. Рад видеть вас теперь, но вы не представляете, как я был рад видеть вас тогда.
— Да, сэр. Надо же, сэр! Мы думали, что на этот раз вам не выкарабкаться. Я говорю Хэкету, — вы помните малыша Хэкета, сэр?
— Маленький рыжий дьяволёнок? Да, конечно. Что с ним стало?
— Водит грузовик в Ридинге, сэр, женился, трое детей. Я говорю Хэкету: «Боже мой! Похоже, что старина стекольщик отбросил копыта», — прошу прощения, сэр, а он говорит: «Проклятье! Вот не повезло!» — А я говорю: «Не стой пнём, может быть он ещё и не скопытился». — Тогда мы…
— Нет, — сказал Уимзи. — Мне кажется, что я был скорее напуган, чем ранен. Неприятное ощущение — быть похороненным заживо.
— Да, сэр! Когда мы нашли вас там на дне этой бошевской землянки, придавленного большой балкой, я сказал Хэкету: «Ну, — говорю я, — по крайней мере он цел». — А он мне: «Спасибо фрицам!» — подразумевая, что если бы не их землянка…
— Да, — сказал Уимзи, — Мне немного повезло. Мы потеряли там бедного мистера Дэнбери.
— Да, сэр. Жалко его. Хороший молодой джентльмен. Видитесь сейчас с капитаном Сидгвиком, сэр?
— О, да. Я только на днях видел его в клубе Беллона. К сожалению, он не очень хорошо себя чувствует сейчас. Получил дозу газа, как вы знаете. Лёгкие сгорели.
— Жаль слышать это, сэр. Помните, как он разволновался по поводу той свиньи…
— Тише, Пэджет. Чем меньше говорить об этой свинье, тем лучше.
— Да, сэр. А приятно было обгладывать её косточки. О! — Пэджет даже облизнулся. — А слышали, что случилось со старшиной Тупом?
— Тупом? Нет, совершенно потерял его из виду. Надеюсь, ничего плохого. Лучший старшина, который когда-либо у меня был.
— Да, он именно таким и был. — Улыбка Пэджета стала шире. — Ну, сэр, он нашёл себе ровню. Немного мелковата, не больше, чем вот такая, но первоклассная!
— Продолжайте, Пэджет. Даже не верится.
— Именно так, сэр. Когда я работал в зоопарке при верблюдах…
— Боже мой, Пэджет!
— Да, сэр, я увидел их там и мы провели вместе весь день. Потом заезжал к ним повидаться. Ну, вот! Она для него как настоящий старшина. Заставляет ходить по струнке. Вы знаете старую песню: «Придира был ростом в шесть футов и три…»
— «А в ней лишь четыре и два!» Так-так! Как мельчают богатыри! Кстати, вы удивитесь, когда я скажу, кого я встретил на днях…
Поток воспоминаний безжалостно захлестнул их, но тут Уимзи, внезапно вспомнив о хороших манерах, принёс извинения Харриет и торопливо ушёл с обещанием как-нибудь возвратиться для другой беседы о прежних временах. Пэджет, всё ещё сияя, закрыл тяжёлые ворота и запер их.
— Да! — сказал Пэджет, — он не очень-то изменился, наш майор. Конечно, тогда он был намного моложе, только что получил звание, но он был хорошим офицером и грозой для нерадивых. И брился первоклассно!
Пэджет, упёршись одной рукой в стену домика, казалось, вновь погрузился в прошедшие годы.
— «А теперь, солдаты, — говорил он, когда мы ожидали атаки, — если вам доведётся предстать перед Создателем, явитесь перед ним с чисто выбритым подбородком». Ого! Мы прозвали его стекольщиком за монокль, но — никакого неуважения. Ни один из нас не допустил бы, чтобы о нём говорили плохо. Там был парень, прибыл к нам из другой части, — здоровенный такой и сквернослов, ну, на это никто не обращал внимания, — по имени Хаггинс. Ну, этот тип вдруг хочет позабавиться и начинает называть майора Маленьким Перси и ещё добавляет оскорбительные эпитеты…
Здесь Пэджет сделал паузу, чтобы подобрать эпитет, пригодный для уха леди, но попытка безнадёжно провалилась, и он повторил:
— Оскорбительные эпитеты, мисс. А я говорю ему, — вы не думайте, это было ещё до того, как я получил нашивки, я ещё был рядовым, так же как Хаггинс — так вот, говорю: «Хорош, парень». А он говорит… Ну, так или иначе, всё кончилось прекрасной дракой на заднем дворе.
— Вот это да! — воскликнула Харриет.
— Да, мисс. В то время мы стояли на отдыхе, и на следующее утро, когда старшина вывел нас на плац, о-о! мы были такой же живописной парочкой, как на семейных портретах. Старшина — это как раз был старшина Туп, который женился, как я уже говорил, — ничего нам не сказал — он знал. И адъютант, он тоже знал и ничего не говорил. И чёрт бы нас побрал, если посреди всего действия мы не видим прогуливающегося майора. Тогда адъютант строит нас в шеренгу, и я стою по стойке смирно, надеясь, что лицо Хаггинса выглядит похуже, чем моё. «Доброе утро», — говорит майор. Адъютант и старшина Туп отвечают ему: «Доброе утро, сэр». Затем он начинает о чём-то разговаривать со старшиной, и я вижу, как его взгляд пробегает вдоль шеренги. «Старшина!» — внезапно говорит он. «Сэр!» — отвечает старшина. «Что этот человек с собой сделал?» — спрашивает он, имея в виду меня. «Сэр?» — удивлённо восклицает старшина, уставившись на меня так, как будто видит впервые. «Похоже, с ним произошёл серьёзный несчастный случай, — говорит майор. — А что относительно того, другого парня? Неприятно такое видеть. Это не умно. Прикажите им выйти из строя». Старшина отдаёт приказ. «Гм, — говорит майор, — понимаю. — Как имя этого человека?» «Пэджет, сэр», — говорит старшина. «О, — говорит он, — ну, Пэджет, что вы делали, чтобы сотворить с собой такое?» «Запнулся о ведро и упал, сэр», — говорю я, уставившись на него единственным глазом, который ещё мог видеть. «Ведро? — переспросил он. — Очень неудобные штуки, эти вёдра. А тот другой человек, полагаю, наступил на швабру, а, старшина?» «Майор хочет знать, наступили ли вы на швабру?» — спрашивает старшина Туп. «Так тошьно, сэр», — говорит Хаггинс, еле открывая разбитый рот. «Хорошо, — говорит майор, — когда распустите строй, дайте этим двум парням по ведру и по швабре и погоняйте до изнеможения. Это научит их обращаться с таким опасным оружием». «Есть, сэр!» — отвечает старшина Туп. «Продолжайте», — говорит майор. И всё пошло по порядку. А затем Хаггинс мне говорит: «Ты думаешь, он знал?» «Знал? — говорю я, — конечно же знал. Не много найдётся вещей, которые бы он не знал». После этого Хаггинс держал эти эпитеты при себе.