— Я абсолютно согласна, — сказала декан. — Думаю, нужно быть очень благодарными людям, которые делают грязную работу без всякого вознаграждения, независимо от того, что ими двигает.
Мисс Фортескью зааплодировала:
— В прошлое воскресенье у меня засорился водопровод в летнем домике, и очень доброжелательный сосед приехал и всё починил. Он сильно запачкался, и я очень извинялась, но он сказал, что не стоит благодарности, потому что он любознателен и любит заниматься водопроводом. Возможно, он говорил неправду, но в любом случае мне жаловаться не на что.
— Если говорить о сантехнике, — произнесла экономка…
Беседа приняла менее личный и более анекдотический оборот (поскольку невозможно случайно собрать людей, которые способны живо обсуждать засоры и протечки), и спустя некоторое время мисс Бартон пошла спать. У декана вырвался вздох облегчения.
— Я надеюсь, что вы не слишком расстроились, — сказала она. — Мисс Бартон — прямой человек в наиболее ужасном проявлении, и она была настроена выложить всё, что у неё накопилось. Она — прекрасный человек, но у неё плохо с чувством юмора. Она не допускает ничего, что не сделано из самых высоких побуждений.
Харриет извинилась за собственную грубость.
— Я считаю, что вы держались очень хорошо. И ваш лорд Питер выглядит в высшей степени интересным человеком. Но я не понимаю, почему вы были обязаны обсуждать его, бедняжка.
— Если вас интересует моё мнение, — заметила экономка, — мы в университете слишком многое обсуждаем. Мы спорим о том и о сём, почему и как, вместо того, чтобы делать дело.
— Но разве мы не должны интересоваться, что именно нам следует делать? — возразила декан. Харриет улыбнулась в сторону Бетти Армстронг, услышав, что начался знакомый академический спор. Не успели пройти десять минут, как кто-то заговорил о ценности слова. Однако ещё через час они были всё на том же месте. Наконец услышали, как экономка сказала:
— Бог создал целые числа, а всё остальное придумал человек.
— Чёрт возьми! — вскричала декан. — Пожалуйста, не будем вмешивать сюда математику. И физику. Я не могу с ними справиться.
— А кто чуть ранее упоминал константу Планка?
— Я, и сожалею об этом. Я называю её небольшим вращающимся объектом. — Решительный тон декана снизился до смеха, и, когда пробило полночь, собравшиеся разошлись.
— Я всё ещё живу вне колледжа, — сказала мисс де Вайн, обращаясь к Харриет. — Могу я пройти и проводить вас?
Харриет согласилась, задавая себе вопрос, что мисс де Вайн собирается ей сказать. Они вместе вышли в Новый дворик. Луна взошла, окрашивая здания холодными мазками чёрной и серебристой красок, чья строгость бросала упрёк жёлтому свету окон, за которыми воссоединившиеся старые подруги всё ещё продолжали болтать и веселиться.
— Это вполне могло быть началом семестра, — сказала Харриет.
— Да. — Мисс де Вайн странно улыбнулась. — Если бы вы могли подслушивать у этих окон, вы обнаружили бы, что шум производят люди средних лет. Старые легли спать, задаваясь вопросом, неужели они так же ужасно поизносились, как их ровесники. Они испытали небольшой шок, и их ноги побаливают. Младшие трезво рассуждают о жизни и об обязанностях, но женщины сорока лет притворяются, что они вновь студентки и обнаруживают, что это требует усилий. Мисс Вейн, я восхищаюсь тем, что вы сказали этим вечером. Отчуждённость — редкое достоинство, и очень немногие считают его привлекательным в себе или в других. Если вы когда-нибудь встретите человека, которому понравитесь несмотря на это, — или, что гораздо лучше, благодаря этому, — это будет очень ценно, потому что совершенно искренне и потому что с таким человеком никогда не придётся быть кем-либо иным, а только самой собой.
— Наверное, это так, — сказала Харриет, — но что заставило вас это сказать?
— Только не желание оскорбить вас, поверьте. Но я полагаю, что вы сталкиваетесь со многими людьми, которых смущает различие между тем, что вы действительно чувствуете, и тем, что, как им кажется, вы должны чувствовать. Обращать на таких хоть немного внимания — фатально.
— Да, — сказала Харриет, — но одна из них — это я. Я в сильном замешательстве. Я никогда не знаю, что я действительно чувствую.
— Я не думаю, что это важно, при условии, что человек не пытается убедить себя в соответствующих чувствах.
Они вошли в Старый дворик, и древние буки, самые почтенные из всех непременных атрибутов Шрусбери, набросили на них кружевную и переменчивую тень, которая сбивала с толку больше, чем темнота.
— Но нужно что-то выбрать, — сказала Харриет. — И, выбирая между одним желанием и другим, как узнать, какие вещи имеют действительно всепоглощающую важность?
— Мы можем это узнать, — сказала мисс де Вайн, — когда они покорят нас.
Пестрая тень накрыла их, как упавшие серебряные цепи. Одни за другими часы на каждой башне Оксфорда в дружеском разноголосии пробили четверть. Мисс де Вайн пожелала Харриет спокойной ночи у дверей Бёрли-билдинг, и её сутулая фигура большими шагами прошла под сводчатой аркой Холла и исчезла.
«Странная женщина, — подумала Харриет, — и огромной проницательности». Вся трагедия Харриет возникла «из убеждения в соответствующих чувствах» к человеку, собственные чувства которого также не выдерживали теста на искренность. И все её последующие колебания в выборе цели возникли из стремления никогда больше не путать желание чувствовать с самими чувствами. «Мы можем понять, какие вещи имеют всепоглощающую важность, когда они покорили нас». Было ли вообще что-нибудь, на что можно опереться среди окружающей неопределенности? Ну, да: она держится за свою работу — и это несмотря на то, что имеется, казалось бы, перевешивающая причина, чтобы оставить её и начать делать что-нибудь другое. Действительно, хотя этим вечером она назвала причину этой особой лояльности, она никогда не пробовала объяснить эту причину самой себе. Она написала книгу, которую, чувствовала, должна была написать, и, хотя она начинала подумывать, что могла бы, возможно, сделать её и получше, она не сомневалась, что сама по себе эта книга была правильной именно для неё. Она покорила Харриет, которая этого не поняла и не заметила, и именно это было доказательством мастерства.
В течение нескольких минут она шагала по дворику туда-сюда, слишком возбуждённая, чтобы идти спать. Пока она этим занималась, на глаза попался листок бумаги, который неопрятным пятном двигался по аккуратному газону. Механически она подняла его и, увидев, что на нём что-то есть, понесла в Бёрли-билдинг для исследования. Это был лист обычной писчей бумаги, и всё, что на нём было, это детский рисунок, небрежно сделанный сильно нажимаемым карандашом. Это ни в коем случае не был приятный рисунок и совсем не похожий на рисунок, который ожидаешь найти во дворике колледжа. Он был уродливым и садистским. Он изображал голую фигуру с подчёркнуто женскими формами, осуществляющую дикие и оскорбительные действия над каким-то человеком неопределенного пола, одетым в шапочку и мантию. Это не было ни нормально, ни художественно, — фактически это были гнусные, грязные и сумасшедшие каракули.
Харриет некоторое время глядела на листок с отвращением, при этом в её уме сформулировалось несколько вопросов. Затем она взяла его наверх в ближайший туалет, выбросила и покончила с этим вопросом. Туда ему и дорога, вот и всё, но лучше бы ей не видеть этот листок.
3
Лучше всего поступают те, которые, если не могут противиться любви, отводят ей особое место и полностью устраняют от важных событий и дел, поскольку, если её хоть раз смешать с делами, она разорит мужчину так, что он не сможет свести концы с концами.