— Нет, — сказала мисс Хилльярд, — не слишком. Но у них есть замечательный талант к навязыванию своей точки зрения обществу в целом. Все женщины чувствительны к мужской критике. Мужчины не чувствительны к женской критике. Они презирают такую критику.
— А лично вы презираете мужскую критику?
— От всего сердца, — сказала мисс Хилльярд. — Но это наносит ущерб. Посмотрите на наш университет. Все мужчины удивительно добрые и сочувствующие, когда речь идёт о женских колледжах. Именно так. Но они никогда не назначат женщин на большие университетские должности. Никогда. Женщины могли бы прекрасно выполнять эту работу. Но мужчинам вполне достаточно видеть, как мы играем в наши маленькие игрушки.
— Превосходные отцы и семьянины, — пробормотала Харриет.
— В этом смысле — да, — сказала мисс Хилльярд и неприятно засмеялась.
Здесь скрывается что-то забавное, — подумала Харриет. — Наверное, что-то личное. Как трудно не впутывать сюда личный опыт и не озлобляться. Она спустилась в комнату отдыха младших и исследовала себя в зеркале. Было что-то в глазах тьютора по истории, чего она не хотела бы обнаружить в своих.
В воскресенье вечером — молитва. Колледж не относился к какой-то определённой религиозной конфессии, но считалось, что христианская молитва важна для жизни сообщества. Часовня с её витражами, обшитая простыми дубовыми панелями и с неукрашенным престолом была своего рода наименьшим общим знаменателем для всех больших и малых сект. Харриет, направляясь к часовне, вспомнила, что не видела свою мантию со вчерашнего дня, когда декан унесла её в профессорскую. Не желая проникать без спроса в святая святых, она отправилась на поиски мисс Мартин, которая, как оказалось, перенесла обе мантии в собственную комнату. Харриет ввинтилась в мантию, при этом один трепещущий рукав ударился о соседний стол с громким стуком.
— Господи! — воскликнула декан, — что это?
— Мой портсигар, — сказала Харриет. — Думала, что потеряла его. Теперь вспомнила. Вчера у меня не было кармана, и я запихала его в рукав мантии. В конце концов, для чего нужны эти рукава, как не для этого?
— О, дорогая! Мои всегда в конце семестра превращаются в прекрасный мешок для грязного белья. Когда у меня больше не остаётся носовых платков в ящике, мой скаут выворачивает рукава мантии. Моя лучшая коллекция составила двадцать два, но в том году в течение недели у меня был сильный насморк. Ужасно антисанитарный предмет одежды. Вот ваша шапочка. Не обязательно сразу брать капюшон, вы можете за ним вернуться. А что вы делали сегодня? Я вас совсем не видела.
И вновь Харриет почувствовала желание рассказать о неприятном рисунке, но снова сдержалась. Она чувствовала, что он выводит её из равновесия. Почему она вообще о нём думает? Она рассказала про разговор с мисс Хилльярд. «Боже! — сказала декан. — Это — конек мисс Хилльярд. Тщепуха, как сказала бы миссис Гэмп. [23] Конечно, мужчинам не нравится, когда им утирают нос, а кому нравится? Я думаю, что с их стороны совершенно благородно позволить нам прийти сюда и топтать дорожки их университета, благослови, Господь, их сердца. Они привыкли быть лордами и хозяевами в течение сотен лет, и им требуется некоторое время, чтобы привыкнуть к изменениям. Да ведь мужчине требуются месяцы и месяцы, чтобы привыкнуть к новой шляпке. И как раз в тот момент, когда вы собираетесь отправить её на благотворительный базар, он заявляет: «Довольно милая шляпка, где ты её взяла?» И вы говорите: «Дорогой Генри, это та самая прошлогодняя шляпка, про которую ты тогда сказал, что в ней я похожа на обезьянку шарманщика». Мой зять периодически говорит именно так, и это каждый раз приводит мою сестру в бешенство». — Они поднялись по ступеням часовни.
Что ж, всё было не так уж плохо. Определенно не так плохо, как ожидалось. Хотя было грустно обнаружить, что ты выросла из Мэри Стоукс, и, в некотором смысле, немного утомительно, что Мэри Стоукс отказывается признать этот факт. Харриет давно обнаружила, что невозможно любить людей сильнее только за то, что они больны или мертвы, и ещё в меньшей степени потому, что когда-то они вам очень нравились. Некоторые счастливые души смогли прожить всю жизнь, не сделав такого открытия, и именно таких мужчин и женщин называют «искренними». Однако остались старые друзья, которых было радостно встретить вновь, такие как декан и Фиби Такер. И действительно, всё было вполне прилично. Некоторые из них довольно настырно и глупо спрашивали об «этом Уимзи», но без сомнения из лучших побуждений. Исключением могла быть мисс Хилльярд, но у мисс Хилльярд всегда было какое-то отклонение.
Когда автомобиль ехал по извилистой дороге среди Чилтернских холмов, Харриет улыбалась, вспоминая последние слова при расставании с деканом и экономкой.
— Не подкачайте и скорей напишите нам новую книгу. И помните, если в Шрусбери когда-нибудь произойдёт таинственное происшествие, то мы попросим вас приехать и распутать дело.
— Хорошо, — сказала Харриет. — Когда в кладовой вы обнаружите изуродованный труп, пришлите телеграмму и обеспечьте, чтобы мисс Бартон взглянула на тело, — после этого она не станет так сильно возражать против того, что я «затягиваю» убийцу в руки правосудия.
А предположим, что они действительно найдут в кладовой окровавленный труп, как все удивятся! Слава колледжа состояла в том, что здесь никогда не происходило ничего экстраординарного. Самым ужасным делом, которое когда-либо могло произойти, было то, что студентка «свернула с прямого пути». Присваивания швейцаром посылки или двух было достаточно, чтобы повергнуть в ужас всю профессорскую. Благослови, Господь, их сердца, как освежающе и успокаивающе хороши они все, идущие под древними буками и медитирующими под мантру ‘όν χαί μή ’όν [24]и финансы королевы Елизаветы.
— Я сломала лёд, — сказала она громко, — и, в конце концов, вода оказалась не такой холодной. Я буду возвращаться, время от времени. Я вернусь.
Она выбрала для ленча приятный паб и поела с аппетитом. Затем она вспомнила, что портсигар всё ещё в мантии. Она принесла этот предмет одежды с собой, и, опустив руку вниз к основанию длинного рукава, извлекла этот предмет. Вместе с ним выпал листок бумаги — обычный лист писчей бумаги, сложенный вчетверо. Разворачивая его, она нахмурилась от неприятных воспоминаний.
На нём были приклеены слова из букв, вырезанных, очевидно, из заголовков газеты.
ТЫ ГРЯЗНАЯ УБИЙЦА.
НЕ СТЫДНО ГЛЯДЕТЬ ЛЮДЯМ В ГЛАЗА?
— Ад! — сказала Харриет. — И ты, Оксфорд? — В течение некоторого времени она сидела неподвижно. Затем чиркнула спичку и поднесла к бумаге. Та быстро вспыхнула, и Харриет была вынуждена бросить её на тарелку. И даже тогда буквы продолжали проступать серым на потрескивающей черноте до тех пор, пока она не растолкла пепел черенком ложки.
4
Ты не найдёшь таких обидных слов,
Чтоб оправдать внезапность охлажденья,
Как я найду. Я стать другим готов,
Чтоб дать тебе права на отчужденье.
Дерзну ли о тебе упомянуть?
Считать я буду память вероломством
И при других не выдам как-нибудь,
Что мы старинным связаны знакомством.
В жизни бывают случаи, когда некое случайное совпадение времени и настроения приобретает символическую ценность. Посещение Харриет встречи выпускников в Шрусбери было именно таким случаем. Несмотря на незначительные накладки и нелепости, это встреча имела одно определенное значение: она открыла для неё видение прежней мечты, долго заслоняемое лесом «подходящих увлечений», но теперь безошибочно доминирующее, как башня на холме. Две фразы постоянно звучали в её ушах — декана: «Имеет значение только работа, которую делаешь», и слова, полные грусти по тому, что ушло навсегда: «Когда-то я занималась научной работой».
«Время есть, — говорила Медная Голова, — время было, время ушло». [26]Филип Бойз мёртв, и кошмары, которые преследовали её с той ужасной полуночи, когда он умер, постепенно исчезали. Повинуясь слепому инстинкту и цепляясь за работу, которую необходимо сделать, она пробивала собственную дорогу к опасной стабильности. Неужели уже слишком поздно, чтобы достигнуть полной ясности и безмятежности сознания? Что в этом случае она должна поделать с прочными путами, которые всё ещё крепко привязывали её к горькому прошлому? И что прикажете делать с Питером Уимзи?
26
Медная голова — легендарный волшебный предмет восточного происхождения, могла говорить. Вошла во множество рассказов. В одном из них, связываемых с именем Роджера Бэкона (1210 — после 1292), философа, который учился в Оксфорде, Голова произнесла именно эти слова. (См. «Пешель»).