— Питер, но продолжать так просто по-дурацки.
— Да, и конечно, в День всех дураков.
— Было бы лучше забыть об этом. Я и надеялась, что вы забыли.
— У меня паршиво работает память. Она забывает вещи, которые не следует забывать, и оставляет нетронутыми те, которые требуется забыть. Но хоть не бастует в целом.
Такси подъехало к дому, и водитель вопросительно оглянулся. Уимзи подал ей руку и мрачно ждал, пока она достанет ключи. Затем он взял их у неё, открыл дверь, сказал доброй ночи и ушёл.
Поднимаясь по каменной лестнице, она поняла, что в отношении ситуации в целом её прыжок был бесполезен. Она упала назад в старые сети нерешительности и душевных страданий. В нём, казалось, произошли некоторые изменения, но от этого иметь с ним дело легче не стало.
Он сдержал обещание и почти не досаждал. Много времени его не было в городе, он был занят расследованием нескольких дел, некоторые из которых просочились в газетные столбцы, в то время как другие, казалось, осторожно растворились во мраке. В течение шести месяцев он сам был за границей, не дав никакого объяснения и просто сославшись на «дела». Однажды летом он был занят странным делом, которое заставило его переадресовать почту на рекламное агентство. Он нашёл офисную жизнь интересной, но завершение дела оказалось странным и болезненным. Был вечер, когда он появился, чтобы выполнить договорённость о совместном обеде, но, очевидно, был не в состоянии ни есть, ни говорить. В конце концов он признался в страшной головной боли и температуре и согласился, чтобы его отвезли домой. Она была достаточно встревожена, чтобы не бросать его, пока он не оказался благополучно в собственной квартире и в умелых руках Бантера. Последний заверил, что проблема была всего лишь реакцией на окончание судебного разбирательства и скоро пройдёт. Через день или два пациент позвонил, принес извинения, и назначил новую встречу, на которой продемонстрировал прекрасное настроение и бодрость духа.
Больше никогда Харриет не переступала порог его дома. И при этом он никогда не нарушал уединения Мекленберг-сквер. Два или три раза любезность заставляла её пригласить его войти, но он всегда приводил какие-то оправдания, и она поняла, что он был настроен оставить это место по меньшей мере свободным от любых неудобных ассоциаций. Было ясно, что у него не было глупых намерений повысить свою ценность, временно отведя войска: скорее с его стороны была попытка покрыть какой-то ущерб. Он возобновлял предложение брака в среднем раз в три месяца, но так, что не приходилось извиняться за какую-либо неловкость с обеих сторон. Однажды первого апреля из Парижа прибыл вопрос в виде единственного латинского предложения, начинающееся с подавленного « Num…?», [29]как бы предвосхищающего ответ «Нет». Харриет, порывшись в грамматике в поисках «вежливых отказов», ответила ещё более кратко: « Benigne». [30]Вспоминая своё посещение Оксфорда, Харриет обнаружила, что оно дало тревожный эффект. Она начала считать Уимзи само собой разумеющимся, как на фабрике боеприпасов можно было бы считать само собой разумеющимся динамит. Но открытие, что звук его имени всё ещё способен вызывать в ней такие взрывы, что она может так неистово негодовать на похвалу или порицание его со стороны других людей в одно и то же время, разбудило предчувствие, что динамит, возможно, всё ещё был динамитом, каким бы безопасным он не выглядел из-за долгой привычки.
На каминной доске её гостиной лежала записка, написанная мелким и довольно трудночитаемым почерком Питера. В ней сообщалось, что он вызван старшим инспектором Паркером, который испытывал трудности в деле об убийстве на севере Англии. Поэтому он должен с сожалением отменить их встречу на этой неделе. Не могла бы она воспользоваться билетами, которыми он уже никак не может распорядиться иначе?
Харриет сжала губы, читая последнее осторожное предложение. С того ужасного случая в первый год их знакомства, когда он рискнул послать ей рождественский подарок и она, в порыве оскорблённой гордости вернула его ему с язвительным упреком, он был очень осторожен и никогда не предлагал ничего, что могло быть истолковано как нечто, представляющее ценность. Если бы сейчас он исчез из её жизни, у неё не осталось бы никакой вещицы, напоминающей о нём. Теперь она взяла билеты и заколебалась. Она могла отдать их кому-нибудь или пойти сама с подругой. В целом, подумала она, ей не очень-то хотелось сидеть на спектакле со своего рода призраком Банко, оспаривающим владение соседним креслом с кем-то другим. Она положила билеты в конверт и послала их супружеской паре, которая брала её в Аскот, а затем порвала записку и бросила её в мусорную корзину. Избавившись таким образом от Банко, она вздохнула свободнее и обратилась к другим неприятностям, которые ожидали её в течение дня.
Это был просмотр трёх книг для нового издания. Перечитывание собственных работ обычно довольно утомительно, и, когда она покончила с этим, она почувствовала себя полностью вымотанной и недовольной собой. Казалось, действующие лица были в порядке, — как интеллектуальные упражнения, они были даже блестящими. Но чего-то в них недоставало: теперь казалось, что они были написаны с мысленной оговоркой, намерением не позволять проявиться её собственному мнению и личности. Она с отвращением просмотрела умное и поверхностное обсуждение двумя персонажами семейной жизни. Она, возможно, смогла бы написать намного лучше, если бы не боялась выдать себя. Ей мешало осознание того, что она сама находится в гуще событий, слишком близких к описываемым, и боится действительности. Если бы она смогла остаться в стороне от себя, она бы обрела уверенность и лучше контролировала ситуацию. Это было бы большим даром, благодаря которому — при всех сопутствующих ограничениях — учёный может считать себя благословленным: единственный глаз, направленный на объект, не затенённый и не отвлекаемый второстепенными пылинками и бликами. «Действительно ли второстепенными?» — бормотала про себя Харриет, когда заворачивала корректуры в оберточную бумагу.
Она была чрезвычайно рада, что избавилась от билетов в театр.
Поэтому, когда Уимзи в конце концов возвратился из своего путешествия на север, она пошла на встречу в воинственном настроении. На этот раз он пригласил её на обед в клуб «Эготист» — довольно необычное место встречи. Это был воскресный вечер, и в их распоряжении был отдельный кабинет. Она рассказала о поездке в Оксфорд и воспользовалась возможностью, чтобы перечислить ему многообещающих учёных и рассказать об их исследованиях, которым супружество положило конец. Он мягко согласился, что такие вещи действительно происходят слишком часто, и, в качестве примера, привёл блестящего живописца, который, подталкиваемый честолюбивой женой, теперь стал машиной для создания портретов членов Академии.
— Конечно, — беспристрастно продолжал он, — иногда партнёр просто ревнив или эгоистичен. Но в половине случаев дело в чистой глупости. Но не это имеется в виду. Удивительно, как мало людей имеет в виду что-либо определенное даже в течение одного года.
— Я думаю, что это выше их сил, независимо от того, что они имели в виду. Всё зло — от других людей, которые на них давят.
— Да. Причём из лучших побуждений. И, конечно, можно говорить, что вы не будете вмешиваться в жизнь другого человека, но вы это делаете самим своим существованием. Загвоздка, или, скорее, практическая трудность, если можно так выразиться, в том, чтобы не существовать. Я имею в виду, что мы-то есть, и что прикажете с этим делать?
— Ну, полагаю, некоторые люди чувствуют себя призванными к тому, чтобы личные отношения стали делом всей их жизни. Если так, то для них всё в порядке. Но что делать другим?