У сэра Сидни множество домов, но большую часть времени он проводит в Чешире, и он предложил Норману небольшой коттедж в своей усадьбе, находящейся всего в двух милях от его собственной резиденции «Пять дубов».
Я невольно завидую Клеоне и Норману — они так влюблены друг в друга, прямо как Гарри и я в свое время. Норман мне чем-то напоминает Гарри, особенно когда он проявляет такую заботу о Клеоне.
Он обращается с ней так бережно, словно она сделана из фарфора. Меня иногда угнетает мысль, что, сломай я себе лодыжку или, например, палец, никому до этого и дела нет.
Наверно, было бы уж слишком нахально ожидать, что я когда-нибудь встречу кого-нибудь такого же замечательного, как Гарри.
Думаю, в жизни ничто не повторяется, и скорее всего мне до конца дней придется довольствоваться малым, и чем дальше, тем хуже.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ШЕСТАЯ
Вчера утром я лежала в постели и наслаждалась тем, что мне не нужно вставать и бежать в ателье, когда дверь распахнулась и вошла Клеона.
Как только я увидела ее лицо, я поняла, что случилось нечто ужасное.
— В чем дело? — спросила я, стремительно садясь в постели.
Она присела на краешек кровати и протянула мне письмо.
Я подумала сначала, что Норман ее бросил или, например, вообще что-нибудь ужасное: что он погиб, но, прочитав письмо, поняла, что все эти опасения напрасны.
Дело оказалось не в Нормане, причиной всех осложнений был первый муж Клеоны.
Надо сказать, что я о нем уже совсем забыла. Клеона никогда не говорила со мной об этом периоде ее жизни, и я думала, что девушки в ателье были правы, когда говорили, что она или вообще никогда не была замужем, или ее муж умер.
Однако граф ди Риволи — ну и помпезная фамилия, прямо как из какой-нибудь пьесы! — умирать и не собирался и все еще официально считался мужем Клеоны.
Она и вправду думала, что он умер, так как несколько лет не имела от него известий. Но оказывается, что все это время он жил в Италии в какой-то деревушке и выращивал там фиалки или что-то в этом роде.
Единственная хорошая новость заключалась в том, что у него была связь с какой-то очень хорошенькой итальянской актрисой, и, значит, Клеона могла с ним развестись.
Когда я закончила читать письмо и ничего еще не успела сказать, Клеона, сдержанная, рассудительная, здравомыслящая Клеона, вдруг горько разрыдалась.
Я просто не знала, чем ее утешить, и, конечно, тоже расплакалась — я всегда плачу, когда вижу чьи-нибудь слезы, даже в кино или на сцене.
Какое жуткое невезение!
— Перестань, дорогая, не надо, — повторяла я, — не плачь, Клеона, я уверена, что так или иначе все образуется.
И я молюсь, чтобы все кончилось хорошо, ради нее.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ СЕДЬМАЯ
День начался очень скверно, с неприятностей из-за денег.
Поверенные Пупсика перестали мне что-либо выплачивать, и хотя мистер Черч обратился в суд, думаю, пройдет много месяцев, прежде чем дело будет рассмотрено.
Все это кажется мне очень странным и очень меня беспокоит, но мне не хочется об этом много говорить, чтобы не расстраивать Хью, потому что именно он настоял, чтобы я обратилась к мистеру Черчу.
Все утешали меня, и я не сомневаюсь, что все, что они говорят, правильно и что все к лучшему, но интересно, задумывались ли они над тем, откуда мне брать деньги на квартиру, на новые туфли, на костюмы и на прическу (без чего никак не обойтись), если дохода у меня никакого?
Я размышляла об этом сегодня утром, одеваясь, и думала, где бы мне достать работу, когда мне сообщили, что кто-то хочет меня видеть.
Я сказала, что пришедший может войти, и, к моему удивлению, появилась маленькая, бедно одетая женщина.
Она была сухонькая, лицо все в морщинах, как печеное яблоко, но при этом удивительные блестящие голубые глаза. Я никак не могла сообразить, кого она мне напоминает, пока она не сказала, что она мать Бесси.
Я была поражена. Я пригласила ее сесть, согрела чаю, и мы долго говорили с ней и плакали.
Она такая милая, застенчивая и скромная. Они с мужем живут в Уэльсе. Муж у нее садовник.
Она рассказала мне, в каком ужасе они были, когда Бесси поступила на сцену. А я подумала, что если бы они знали всю правду о ее жизни, то еще больше ужаснулись.
Я скоро поняла, что Бесси никогда не говорила матери ни слова о мужчинах в своей жизни. Миссис Эванс то и дело повторяла:
— Отцу не нравилось, что Бесси пошла в актрисы, — ведь мы всегда были люди порядочные.
Бедняжка только что узнала о смерти Бесси. Это известие появилось в лондонской прессе, а их местная газета его перепечатала. Да и с тех пор прошло много времени, пока соседка не показала ей это сообщение.
Я сказала, что Бесси надорвалась, и ей пришлось сделать операцию. Старушка очень переживала и все твердила:
— Она росла таким здоровым ребенком, мисс, вы не поверите. Лет восьми-девяти она была такая крепышка и такая хорошенькая. Она у нас всегда брала призы на детских конкурсах красоты, и все соседи нас поздравляли с такой дочкой.
После второй чашки чая она рассказала мне, как им трудно пришлось последнее время.
Муж ее подолгу оставался без работы, а случалось, и работа есть, но у него разыгрывался ревматизм, так что приходилось отказываться, потому что он с трудом мог двигаться.
Так что бедной старушке было нелегко, пришлось идти в поденщицы, а это тяжелый труд, да к тому еще больной муж на руках.
Я сказала миссис Эванс:
— У Бесси были кое-какие деньги, и я знаю, что она хотела, чтобы они достались вам. — Бедная женщина была просто поражена.
Я надела жакет и шляпу, и мы пошли прямо в банк. Я все объяснила управляющему, и он, разумеется, выдал мне деньги. Когда миссис Эванс поняла, о какой сумме идет речь, она чуть в обморок не упала от изумления.
— Как могла наша Бесси столько скопить? — спрашивала она.
— Она была очень хорошая актриса, — сказала я, — ее очень высоко ценили в театре. И она всегда старалась копить деньги для вас и для своего отца.
Я еще много ей наврала в таком же духе, и мне никогда не случалось видеть кого-нибудь такой счастливой, как эта старушка.
— Сто фунтов! — шептала она благоговейно. — Сто фунтов — да это целое состояние.
Наконец мы поехали на кладбище. Я показала ей могилу Бесси, и мы положили на нее цветы.
Потом я накормила ее завтраком в ресторане и проводила на поезд, отправлявшийся в Кардифф. Всю дорогу она шептала:
— Сто фунтов — подумать только, и это все наша Бесси накопила!
Только когда поезд отошел, я вспомнила, что должна была завтракать с Норманом и Клеоной.
Я совсем о них забыла и чувствовала себя виноватой. Из автомата я позвонила Клеоне — никто не ответил.
Тогда я решила, что лучшее, что я могу сделать, — это самой отправиться в Крессвэй-хауз и попытаться найти Нормана.
У Нормана был свой кабинет, и я знала, что Клеона заходила к нему туда после работы; она ждала, пока он покончит с делами, чтобы вместе пойти куда-нибудь ужинать.
Крессвэй-хауз — это огромный особняк, и, позвонив в парадную дверь, сразу чувствуешь, даже не переступая порога, что у хозяина его денег куры не клюют.
Сэр Сидни Рэксворт невероятно, колоссально богат, но все говорят, что он жаден и суров и никогда не дал ни пенса на благотворительность или что-нибудь подобное.
Норман им восхищается, потому что находит его чрезвычайно умным, но в то же время говорит, что он бывает очень жесток с рабочими и со своими подчиненными.
Оправданием ему может служить его тяжелое прошлое, но все равно, мне кажется, нельзя быть таким скупым и жить только тем, что наживать деньги.
Сэр Сидни женился молодым на очень красивой девушке из аристократической семьи. В то время, я полагаю, для него это был блестящий брак, так как, хотя он и считался молодым человеком с большим будущим и уже порядочно зарабатывал, его родители были простые люди. И попасть в высшее общество он мог только благодаря жене. Состоялась свадьба. А год спустя его жена сошла с ума, и ее пришлось поместить в больницу для душевнобольных.