Мне было тяжело расстаться с ним, и все же я чувствовала, что хранить его дольше невозможно: каждый раз, глядя на него, я вспоминала Гарри.
Я становлюсь разумнее и сознаю, что нельзя желать невозможного. Гарри больше нет в моей жизни.
Я постаралась запереть память о нем в самом сокровенном, самом глубоком уголке моего сердца. Это прекрасное и драгоценное воспоминание я буду хранить там, пока не состарюсь и не придет день, когда уже никто не захочет говорить со мной о любви.
Но среди житейских будней и повседневных забот, среди насущных проблем я прихожу к убеждению, что мои грустные размышления не приносят ничего хорошего — ни мне, ни кому-нибудь другому.
Никто никогда не сможет стать для меня тем, кем был Гарри.
Но я счастлива с Сидни, жизнь приносит мне только радости. Это кольцо было последним звеном, связывающим меня с прошлым.
На днях я пожаловалась, что икра недостаточно хорошего качества, и неожиданно расхохоталась от этих своих жалоб.
— Чему вы смеетесь? — осведомился Сидни.
— Мне стало смешно, — сказала я, — что я жалуюсь на икру. А всего лишь год назад я вообще не знала о ее существовании!
— Вздор, — сказал он. — Как вы могли этого не знать?
— В монастыре мы не знали роскоши. И всегда благодарили Бога за небольшие милости, а некоторые были и совсем малюсенькие!
Конечно, богатство и бедность — все познается в сравнении. Я считала себя вовсе неимущей, когда у меня оставалось три фунта, а для рабочего на фабрике Сидни это большие деньги.
Я только сейчас снова вспомнила об этих людях и снова вижу перед собой их лица. Если я заговорю о них с Сидни, станет ли он слушать меня или, как думает Клеона, я только разозлю его?
В некоторых отношениях он очень странный человек. Иногда мне кажется, я хорошо знаю его, а временами он представляется мне совершенно чужим человеком.
Он ни разу не заговорил со мной о жене, но часто говорит о том, что хотел бы иметь детей — сына, который бы унаследовал его дело и его состояние.
Иногда мне кажется, что он намекает, что я могла бы дать ему наследника. Я бы ничего не имела против — мне и самой хотелось иметь ребенка.
Ну и что в том, что у него не было бы имени? Я сама незаконнорожденная, но мне это ни в какой мере не повредило в жизни.
Сейчас все решают деньги, а сын или дочь Сидни не оказались бы обделены жизненными благами.
Когда я думаю о ребенке, мне чаще представляется, что это мальчик, темноволосый и светлоглазый, с упрямым ртом и серьезным взглядом. Как бы я любила его!
Нет, я решительно желала бы иметь ребенка, но не могу же сама предложить это Сидни. А что, если он откажется? Это было бы ужасно! Я стала бы подозревать, что он находит меня недостойной быть матерью его ребенка, и мы бы, чего доброго, возненавидели друг друга. Уж пусть лучше все останется как есть. А если бы он не отказался? Что тогда?
ГЛАВА СОРОК ШЕСТАЯ
Случилось так много всего, что я с трудом выкроила минуту, чтобы обдумать все происшедшее.
После ужина Сидни скрылся, и я представить себе не могла, чем он занялся.
«Куда он мог деться?» — думала я по дороге в кабинет Нормана.
И не успела еще открыть дверь, как Норман вышел мне навстречу.
— Я позвоню сверху, сэр, — сказал он кому-то в кабинете и закрыл за собой дверь. — Вам туда нельзя, — сказал он.
— Почему? — спросила я. — Что случилось?
— Только что приехал Симпсон с управляющим с фабрики, у них совещание.
— Так поздно? — воскликнула я. — Господи, неужели они не могли подождать до утра? Ведь уже полночь.
— Забастовка никого не ждет, — сказал Норман мрачно.
— Забастовка? — повторила я.
— Разве он вам не говорил? Вы что, газет не читаете?
Мы уже поднялись в гостиную, и Норман заказал междугородный разговор.
— Я давно не видела газет. Так была занята приготовлениями к приему, что у меня минуты не было свободной.
— Только не говорите, что узнали об этом от меня, — попросил Норман. — Может быть, сэр Сидни не хочет, чтобы вы знали. Хотя он предупредил бы меня.
— Но забастовка уже началась? — спросила я.
— Да, да, — с нетерпением ответил Норман. — При мне уже было две или три. Сэр Сидни вообще в таких случаях не ложится спать, как и все мы, кто с ним работает!
Я развернула «Ивнинг ньюс» и нашла там маленькую заметку.
« ЗАБАСТОВКА НА ФАБРИКЕ РЭКСВОРТА.
Переговоры между владельцем и рабочими зашли в тупик. Идет уже пятый день забастовки, и, если соглашение не будет достигнуто в ближайшее время, это приведет к серьезным осложнениям для населения района. В результате прошлогодней и весенней стачек средства профсоюза на исходе. Представители забастовщиков готовы продолжить переговоры».
— А что делает Сидни в таких случаях? — спросила я.
— Выжидает, — сказал Норман. — Он может себе это позволить.
Тут раздался телефонный звонок.
— Это личный разговор, Линда. — Норман посмотрел на меня. — Вы не будете так любезны…
Я вышла.
Сидни вернулся примерно через час.
— Все в порядке? — спросила я.
— В отличном, — кратко ответил он.
Я хотела воспользоваться возможностью и поговорить с ним о забастовке, но он быстро продолжил:
— Не будем сейчас говорить, дорогая, у меня впереди тяжелый день, и я бы хотел немного отдохнуть. Спокойной ночи.
Он поцеловал меня и вышел, прежде чем я успела что-нибудь сказать.
Я так устала, что сразу же заснула, а когда проснулась на следующее утро, было уже десять часов и моя горничная раздвигала шторы.
Я открыла глаза, потянулась и тут увидела на подносе, на котором мне принесли завтрак, записку. Узнав почерк Сидни, села и развернула ее.
« Я уезжаю на север с первым поездом. Вернусь, как только смогу. Позвоню вам вечером. Ни о чем не беспокойтесь и берегите себя.
Сидни»
Весь день я бродила в тревоге, думая о том, что происходит. И очень жалела, что не поехала с ним.
Каждый раз, когда звонил телефон, я думала, что это Сидни, что он сейчас скажет мне, что все уладилось и он возвращается. Сидни позвонил лишь вечером, часов в девять.
— Что происходит? — спросила я сразу же.
— Все в порядке, — ответил он.
— Значит, забастовка закончилась?
— Еще нет, но скоро закончится. И на моих условиях.
После небольшой паузы мы заговорили о посторонних вещах, потом мы простились, и он повесил трубку. Я долго сидела неподвижно, глядя на пылающий огонь в камине.
Я чувствовала, что должна быть там, рядом с ним, даже если бы он и не позволил мне вмешиваться.
Бедные оборванные бледные дети не шли у меня из головы. Им придется страдать больше всего. Если у профсоюза кончатся деньги, что будет с детьми?
Внезапно я решилась. Позвонила горничной и попросила принести мне расписание поездов.
Выяснив, что есть поезд, который уходит в полночь и прибывает в семь часов утра, я приказала горничной укладываться.
Какое-то смутное соображение не позволило мне позвонить Сидни и предупредить о приезде.
«Это будет сюрприз», — подумала я и даже не стала звонить Клеоне, зная, что из преданности Норману она может выдать меня, рассказать ему о моем решении.
В поезде я не могла заснуть, хотя вагон был очень комфортабельный. Я долго лежала, глядя перед собой в темноту, и в стуке колес мне слышались одни и те же слова:
«Что ты будешь делать? Что ты будешь делать?»
Предупреждения Клеоны и Нормана приходили мне на память, и я спорила с собой:
«Дурочка ты, Линда! Ну зачем тебе все это нужно? Люди сами могут о себе позаботиться. Ты же ведь сумела? Если у человека есть мужество, он всего добьется… А откуда взять мужество на пустой желудок?»