Карбас — это каюк с нашитыми по бортам досточками. И я сам видел, как великолепно идут в полую бурную воду против течения и каюки, и карбасы, — не только видел, но потом не раз вспоминал их, когда подводил нас мотор и мы беспомощно притыкались к берегу.
«Аянка» в переводе с корякского — «Безъягельная». Нет ягеля, нет корма для оленей. В Аянке есть молочный скот, есть птица. Но главное богатство колхоза — северные олени, и олени пасутся далеко от Аянки, в тундре, в горных долинах.
Западнее Восточной Сибири северный олень — упряжное животное, его запрягают в нарты. В Восточной Сибири на оленях ездят верхом; это верховой или, как еще говорят, «седовой» олень. На крайнем северо-востоке Азии до последнего времени олень, как средство транспорта, не использовался — ездили на собаках.
В правлении колхоза я прочитал обязательства, которые брали на себя пастухи. Помимо тщательного «окарауливания» стада, помимо многократной «противооводной» обработки, пастухи еще обещали приучить к упряжке, к нартам, по десять оленей в год.
И еще одна любопытная деталь: в стадо, к оленям, пастухи ездят на лошадях.
Но лошадь попала на северо-восток вместе с землепроходцами.
В местах, весьма удаленных от Пенжины, в Египте, на, Ниле, старый волжский речник как-то в сердцах обругал Нил «безобстановочной» рекой — нет тебе ни створных знаков, ни бакенов, — разве это порядок?!
Раньше незнакомое мне и не слишком изящное слово — «безобстановочная»! — я частенько вспоминал на Пенжине. Сначала в том смысле, как употребил его старый волжанин, а потом уже в другом, ироническом: обстановочка на «безобстановочной» Пенжине оказалась хоть куда как сложной!
Нас забросили в устье реки Авнавлю, притока Пенжины, названной так в память охотника-чукчи, погибшего на реке в погоне за снежным бараном.
Оттуда, от Авнавлю, нам предстояло уже самостоятельно спускаться обратно в Аянку, отрабатывая по дороге заранее намеченные ключевые участки.
Осложнения начались сразу же. Уже из первого маршрута, когда мне и Анатолию Подноскову Невяжский поручил перебросить часть груза в устье реки Аянки, мы не смогли вернуться на лодке: мотор не тянул против течения. Лодку пришлось бросить, мы стали выходить к лагерю тайгою, и лишь случай спас нас от неминуемой гибели при встрече с медведицей… Потом лопнула из-за допущенного на заводе брака станина мотора, потом пропал понтон, потом мы лишились всего запаса горючего… Бог с ними, со всеми этими «потом», но наступил момент, когда мы после целого ряда неудач обрели вдруг устойчивое равновесие: вскоре нам привезли и новый мотор, и двухсоткилограммовую бочку горючего, и продукты…
Перекрестясь, как в старину, мы решили в тот же день переехать с Авнавлю к устью безымянного ручья, на противоположном берегу Пенжины. Там, в устье ручья, побывал уже и я с Подносковым, и Невяжский, и дело казалось нам проще пареной репы: полчаса вниз по течению до ручья, час на пустой лодке обратно. Легкая прогулка!
Что именно так представляли мы себе оное плавание, говорит следующий факт: оставив себе самую тяжелую работу по транспортировке грузов, мы отправили на моторке единственную в нашем отряде женщину, Надю Данилову, единственного в нашем отряде не умеющего плавать Ростислава Котелкова, ну и Вакансию, конечно.
Лодку повел Подносков, а мы с Невяжским и рабочим Бодаком занялись переброской груза с Авнавлю на берег Пенжины.
Прошел контрольный срок возвращения моторки. Она не появилась, но мы не были педантами и сначала не придали этому особого значения. Потом прошел час, второй, третий, четвертый… Наступила полночь. Солнце село, и небо приняло нежно-розовый оттенок, а в Пенжине словно растворился весь пепел бесчисленных таежных костров; мускулистая пепельно-стальная лавина, волоча на себе деревья, громоздя их в протоках, неслась мимо нас на восток, туда, где случилась беда с лодкой.
Что случилась беда, мы уже не сомневались, а в распоряжении нашем не было ничего, кроме понтонов, кроме «резинок», которые могли плыть лишь вниз по течению. Мы запустили несколько ракет, мы дали несколько выстрелов из «тозовки». Ни река, ни тайга не ответили. Тогда мы разгрузили один из понтонов и вновь загрузили его уже для других целей — надо плыть на поиски, ничего иного нам не оставалось.
Наверное, до конца своих дней я буду вспоминать эти часы как самые неприятные в жизни. Никогда раньше я не знал, что ноги могут стать глиняными. Нет, — подкосились, подогнулись, — это все не то. Глиняные ноги. Такое ощущение, что они вот-вот рассыпятся. И я не знал, что страх может быть таким идиотским: пожалуй, я больше боялся за оставшуюся в Москве жену, чем за пропавшего на Пенжине сына.