Уже за полночь, когда мы с Невяжским садились в «резинку», в тайге послышались крики и на косу вышли… двое. Надя Данилова и Ростислав Котелков… Я пошел им навстречу на рассыпающихся ногах и, кажется, даже улыбался.
— Все живы? — спросил Невяжский.
— Все живы, — ответил Котелков. — Лодку под залом затянуло. Перевернулись.
Я понимал, что они не обманывают, что все живы, но я им не верил. Я потрогал Надину телогрейку и спросил:
— Успела высохнуть?
— А я и не промокала, — сказала Надя. — Нас со Святославом за несколько минут до крушения на берег высадили.
Мы сели у костра, и я подвесил над огнем чайник.
— Мотор как ножом срезало, — сказал Котелков. — И весла утонули. Ну и продукты, и все прочее. Ящик с документами, к счастью, уцелел — заклинило его в багажнике… В общем, легко отделались… Когда Подносков нас на берег переправлял, чтоб к вам идти, Вакансия уже у костра фотоснимки и карты сушил…
— Где хоть они? — спросил Невяжский.
— На острове, а точно не знаю, — сказал Котелков. — Немного мы до первого участка не доехали.
Мы проработали тогда сутки без сна и отдыха. Мы опять тащили, грузили, ходили, гребли и в конце концов переправили весь груз и всех людей на правый берег Пенжины, на котором и намеревались разбить новый лагерь. Оттуда мы с Невяжским, соорудив из двух понтонов подобие катамарана и доверху загрузив, ушли на поиски Подноскова и Вакансии. Сначала мы плыли, обшаривая протоки, или куюлы, как их там называют, и старательно обходя завалы, а потом оставили понтоны и, где посуху, где вброд, стали прочесывать пойму… Островки в пойме были истоптаны медведями и лосями. Никогда я не встречал столько зверья, сколько здесь, на Пенжине. Тайга на Пенжине — ленточная, прижатая к реке, зверью тесно, и попадается оно чуть ли не на каждом шагу.
На ракеты, на выстрелы по-прежнему никто не отвечал. Перебравшись через очередную протоку, мы вышли к основному руслу Пенжины. Пути дальше не было.
— А вон и палатка, — сказал Невяжский.
Из палатки доносилось мирное посапывание. Первый выстрел из ракетницы не произвел на дрыхнувших никакого впечатления. Лишь после второго выстрела из палатки вылез заспанный Подносков, а Вакансия, по-моему, просто перевернулся на другой бок. Предстояло еще черт-те сколько работы — опять тащить, опять грузить, сплавлять ставшую беспомощной моторку, свозить в одно место людей, организовывать лагерь, — но, опустившись на бревно у палатки, я вдруг почувствовал себя совершенно отдохнувшим. Словно я, а не Вакансия, отоспался в палатке после крушения.
Так своеобразно породнились мы с Пенжиной, и уже потом, действительно отоспавшись и отдохнув, я решил написать о Пенжине и о тех, кто первым прошел по ней. Когда мы разбили лагерь и когда Подносков развернул свою рацию, я в первой же телеграмме домой попросил заказать к моему приезду два тома «Дополнений к Актам историческим», в которых, как я помнил, были и отписки Стадухина.
То плавание с Колымы на восток, о котором так сердито писал Дежнев, Стадухин задумал и предпринял с опозданием: экспедиция Федота Алексеева, в которой принимал участие Дежнев, к тому времени уже дважды уходила в море искать таинственную реку Погычу и не вернулась обратно из второго плавания. Тогда-то и прошли впервые русские кочи между Азией и Америкой по проливу, который теперь называется Беринговым.
Стадухин предпринял свою экспедицию в 1649 году. Команда у него подобралась отчаянная — всех беглых, проклинаемых якутскими воеводами служилых людей, Василия Бугра, забубенную головушку в том числе, — взял Стадухин к себе в полк, но экспедиция сорвалась в самом начале. Всего семь дней бежали казачьи кочи на восток, а потом пристали к берегу. Судя по сообщению Василия Бугра, один коч погиб в море, но почему так быстро отказался от своих планов Стадухин — можно только догадываться. Вероятно, тяжелой была ледовая обстановка, да и коряки, с которыми встретился на берегу Стадухин, уверили его, что никакой реки Погычи впереди нету… Так или иначе, но Стадухин повернул обратно и уже 7-го сентября, после нового года по старомосковскому календарю, вернулся в Колымский острог.
И обнаружил его занятым. Туда пришли служилые люди во главе с Семеном Моторой и промышленные люди, и никому из них не пришло в голову освободить зимовья для Стадухина и его товарищей.
Что-что, а уж Колыму-то Стадухин считал по меньшей мере своей персональной вотчиной. Он потребовал, чтобы новопришедшие служилые люди влились в его полк, признали его, Стадухина, главнокомандующим, но те почему-то отказались. Стадухин пришел в ярость, обстановка на Колыме накалилась до предела. А после того, как Стадухин узнал, что пришлые в минимально короткий срок успели разведать сухопутную дорогу на «захребетную» реку Погычу, она же Анадырь, и готовят туда экспедицию, — после этого произошел взрыв, или, говоря современным языком, разрыв дипломатических отношений между отрядами. Стадухин состряпал несколько кляуз и отправил их в Якутск, и Стадухин, опять же, выражаясь современным языком, пообещал Моторе выйти первым и создать для второго отряда мертвую зону: разогнать местных жителей, отобрать у них корма, нарты и т. п.