Выбрать главу

Не знаю как японцам, но мне лирика Накамура Тэйдзё напоминает поэзию Басё — не подражанием поэту, а чем-то иным, несравненно более ценным, чего не выразить однозначными категориями. Дух ее творчества воскрешает в памяти великие эталоны искусства минувших столетий:

Сердце мое раскололось — И, вздрогнув, упали вы, О лепестки облетевшей розы!

И вот это:

И в утренней мгле, и в вечернем тумане Меняется мир — Если кольцо украсило руку!

Или это:

Внимает зимняя ночь Печальной судьбе ракушки, Растящей дитя — жемчужину…

Величаво и строго держится г-жа Накамура. Высокая, седовласая, стройная, в элегантном кимоно, если так возможно охарактеризовать этот национальный костюм; кимоно — эстетический синоним элегантности, олицетворение национального вкуса. Поэтесса — почетный гость Советского павильона. Ее встречают, как всех почетных гостей. Около двух часов я знакомлю поэтессу с достопримечательностями павильона. Ей нравится здесь. Она сдержанна и немногословна, как сдержанны, но полны скрытой жизни ее трехстишия. Молодежь почтительно сопровождает г-жу Накамура. День ее строго расписан. Но как не задержаться у этих необычных экспонатов — черновиков великих творений, ручки Толстого, которой писались страницы «Анны Карениной», бумажника Достоевского, пенсне Чехова, фильмов о живом Толстом, о Маяковском, о Шолохове?..

Ждут новые встречи, новые павильоны. Поэтесса тронута любезностью советских людей и, видимо, поражена увиденным, но сдержанность — ее вторая натура — не дает воли чувствам. Поэтесса благодарит, и я, пожалуй, впервые замечаю, как легкая тень человеческой теплоты меняет ее холодный, недоступный облик. Я вижу ее такой, как на портрете в «Трехстишиях Накамура Тэйдзё» — ласковая улыбка, добрые огоньки в черных глазах, проникающие сквозь стекла очков. Эту книгу и письмо с выражением благодарности поэтесса прислала мне вскоре после посещения павильона.

Современные хайку понравились мне своим изяществом и традиционной неожиданностью ассоциаций. Поправились при беглом знакомстве с ними, при повторном же, внимательном чтении — покорили:

У межи на рисовом поле, Где застыла луна в воде, Замер голос лягушки…

Некоторые стихи я перевел тогда же на берегах Едогавы. Первое из них открывает книгу:

Ах, как пахнет ячменное поле! А споткнешься — и выпорхнет рой Искорок-светлячков.

Стихотворение датировано 8-м годом эры Тайсё, т. е. 1919 годом. Как известно, в Японии летосчисление ведется на свой манер, в соответствии с годами жизни правящего императора (хотя существует параллельно и отсчет от «рождества Христова»), Император Муцухито начал эру Мэйдзи (1868–1911), следующий император — эру Тайсё (1912–1925), а нынешнее правление — эра Сёва — ведет начало с 1926 г. Поэтесса Накамура родилась при императоре Мэйдзи, писать начала в эру Тайсё. Создавая произведения в традиционном жанре, она неукоснительно блюдет национальные традиции во всем. Отсюда и японская датировка: 8-й год Тайсё.

Читаю автокомментарий к первому стихотворению и ловлю себя на мысли, что это тоже своеобразный поэтический жанр, хотя проза лишена свойственных хайку непременных чередований слогов в строгом порядке. Да и размера нет, и строки длинны, и ритм более плавный, но аромат поэзии есть!

«В местах, где я родилась, у озера с искрящейся голубой водой летали огромные светлячки. В ночной тиши среди цветущих овощей мерцали светлячки, зажигая свои яркие фонарики. В ту пору косили ячмень, отливающий золотом, и до самого берега тянулись сохнущие колосья. И в самом деле, споткнешься, бывало, и обдаст тебя ароматом созревших колосьев. А вспугнутые шумом и мчащиеся к бамбуковым зарослям светлячки красиво взлетят ввысь и укроют себя в спасительном мраке над голубеющим озером.

То было началом моего поэтического творчества, и эти несовершенные строки — воспоминания, милая сердцу память о далеких днях».