Я почувствовал, словно внутри меня зажегся яркий свет. Я вдруг ощутил сердце пустыни, и оно уже не казалось мне холодным и остывшим.
Утро застало меня в пустом доме. На полу рядом со мной лежал небольшой серебряный перстень. Внутри коричневого камешка переливались золотые крупинки. Это был Песок Пустыни.
Канделябр
Тише, тише, Лана заснула… И взрослые покинули ее комнату. Тогда она открыла глаза и стала смотреть за окно. Дом почти весь погрузился в темноту, и только в старом флигеле, стоявшем во дворе, горел огонек. Девочка улыбнулась ему как своему доброму приятелю. Она знала, что его свет не погаснет до утра.
С тех пор как Лана заболела, прошло много дней, и она успела подружиться с этим милым огоньком, который отгонял от нее страх и одиночество в длинные бессонные ночи. Интересно, кто там живет? Девочка никак не могла этого вспомнить. Днем из флигеля никто не выходил, и окна его были всегда закрыты.
Тихий стук в дверь прервал ее размышления. Скрипнули половицы, и в комнату вошел странный молодой человек в крылатке, освещая себе путь канделябром. Он присел на кровать и, сняв шляпу, приветливо поклонился:
— Здравствуйте. Меня зовут доктор Пьер Кикколо. Я пришел узнать, долго ли еще вы собираетесь болеть и не спать по ночам?
— Но откуда вы это знаете? — удивилась Лана.
— Вы так старательно смотрите на свет в моем окошке, что свечи в канделябрах начинают гореть с невероятной быстротой и оплывают.
Девочка взглянула во двор — флигель был темным.
— Я не хочу болеть, — сказала она, — но у меня так получается.
— А что вы хотите еще, кроме того, что не хотите?
— Море теплое-теплое, а на берегу горы, и чтобы я сто лет каталась на лодке и ела мороженое.
— И только-то? — сказал доктор, хотя он вовсе не был похож на доктора.
Он поставил канделябр к стене, затем вытащил дудочку и заиграл. От горящих свечей скользнули тени, и вдруг раздался плеск волн, и кроватка Ланы, превратившись в лодку, закачалась. Пьер Кикколо взялся за весла, а перед девочкой оказалась целая груда разноцветных шариков мороженого.
Они плыли и плыли. Так долго, что Лана устала. Мороженое не уменьшалось, сколько она его ни ела.
— Скоро мы приплывем? — спросила она.
— Осталось ровно пятьдесят лет, — ответил доктор, у которого отросла длинная седая борода.
— Какой вы стали смешной, — сказала девочка. — А нельзя ли побыстрей, я захотела спать.
— Если бы вы видели себя, то, верно, не очень бы смеялись, — пробурчал Кикколо и причалил к берегу.
Лана уже спала и только утром открыла глаза. Рядом с ней стояла ее тетя и была очень довольна.
— Ну вот. Сегодня у тебя уже совсем другой вид. Ты стала поправляться.
Через несколько дней девочке разрешили выходить во двор. Дождавшись ночи, когда все легли спать, она запихнула в кармашки своего платья конфеты, которые ей приносили взрослые, и направилась к флигелю. Доктор оказался голодным, и сладости пришлись очень кстати.
Пока он ел, Лана с интересом разглядывала комнату. Посредине стоял стол с круглой мраморной доской, расколотой пополам, на нем помещался канделябр. У стены ветхое кресло с резными ручками, в углу громадный чайник, без сомнения когда-то принадлежавший великанам. Книги — тоже немалых размеров — оказались прикованными к стене. Вообще это было удобно: не надо искать и можно, сидя в кресле, длинной тросточкой переворачивать страницы, пестреющие изумительными картинками. Еще в комнате висела масса ключей, самых разнообразных как по форме, так и по величине.
Доктор пояснил:
— Это от дверей всего города.
— А зачем?
— Ну, когда кто-нибудь из детей заболевает, я же не могу будить взрослых среди ночи.
— А почему вы не ходите днем?
— А потому, что днем мне не хочется, и потому, что я ночной, и еще потому, что я хожу очень редко, когда кому-нибудь уж очень плохо. Но вам пора спать, маленькая гостья.
— Нет, нет, — запротестовала Лана, — очень-очень пожалуйста, позвольте мне с вами остаться. Ведь вы можете превращать минуту в целый год.
Кикколо смешно сморщился и приложил палец к губам:
— Тсс… этого никто не должен знать.
И девочка осталась.
Доктор достал дудочку и заиграл. От канделябра отделились светящиеся точки и забегали по пустой стене. Приглядевшись, девочка увидела, что это паучки. Они как будто подчинялись мелодии Кикколо, и из разноцветной паутинки, которую они ткали, возникали картины. Да еще какие! Если на них оказывались цветы, то они благоухали, если птицы, то пели, если тучи, так из них накрапывал самый настоящий дождь.