— Кто это? — прошептала девочка.
— Это лунные паучки — мои подданные, — ответил доктор, улыбаясь. — Они берут краски у канделябра.
Лана совсем не заметила, как наступило утро. Картины потускнели и исчезли. Девочка готова была заплакать от огорчения, но сдержалась.
— Значит, вы ничего-ничего не делаете?
— Да, ничего-ничего и в третий раз ничего.
— Вы только играете со светом?
— Да.
— Значит, вы волшебник?
— Очень может быть, — ответил Кикколо и, надув щеки, сделался очень важным.
Ну, теперь Лана от него не отставала. Несколько раз она ходила с Кикколо к больным детям, а по праздникам, когда в ее доме все уезжали, доктор Пьер разрешал ей оставаться у него в гостях на целую ночь.
С кем только она не познакомилась! Побывала в других странах, заглянула в прошлые эпохи и, конечно, наслушалась столько сказок и историй, что иной раз боялась подойти к зеркалу, ожидая увидеть свою голову раздутой, как тыква. Впрочем, интерес ее ничуть не уменьшался, к тому же о некоторых картинах, которые она видела довольно часто, доктор не рассказывал, и они казались особенно таинственными. На них всегда присутствовало изображение канделябра. Лане особенно запомнились некоторые. На одной был выткан старик в монашеском одеянии. Держа в руках канделябр и ключи, он спускался по бесконечным узким каменным лестницам. Девочка могла бы различить его шаги среди сотен. На другой картине ехал всадник с ребенком, и дорогу его опять освещал канделябр. На третьей сидел однорукий турок в чалме и считал деньги. Монеты звенели, и он бросал их в дырявый мешок. Последняя казалась самой интересной. На вершину громадной пирамиды поднималась стройная женщина. Позади падала длинная тень, а впереди, залитый лунным светом, ее ожидал белоснежный аист.
Между тем приближалась осень. Лана вдруг обнаружила, что Пьер Кикколо, которого она считала почти всемогущим, боится ее наступления. Он все реже улыбался, а временами девочка замечала, что у него красные глаза. Тогда на следующий день обязательно шел дождь.
Однажды Лана застала его спящим. Кикколо сидел, положив голову на стол. Лицо его было ужасно бледно, а глаза закрыты. Под канделябром застрял желтый листок, занесенный ветром. Почувствовав ее взгляд, доктор проснулся.
— Ах, как чудесно, что Лана пришла ко мне в гости, а мне приснилось, что это Осень.
Тут он заметил желтый лист и замолчал. Лане тоже стало грустно, и она тоже замолчала. Так тот вечер и остался тихим и молчаливым.
— Почему вы не любите Осени? — спросила потом девочка.
— Я люблю ее, но мне в эту пору нужно куда-то уйти, — ответил Кикколо.
— А мне можно с вами?
— Нет, нет, ни в коем случае!
В этот раз картины у него не получились, и они пошли погулять в парк. Пламя свечей в канделябре так трепетало от сильного ветра, что Лана боялась, как бы оно совсем не потухло. Но Кикколо, видимо, совсем о нем не беспокоился. Он к чему-то прислушивался, и тут девочка тоже услышала, будто кто-то играет на скрипке.
— Пойдем-ка домой, — сказал Кикколо, — а то как бы нам не улететь.
Когда они выходили из парка, музыка стала еще слышней. Лана оглянулась и увидела, что весь воздух наполнился кружащимися листьями, но они не падали с деревьев, а поднимались с земли и возвращались обратно на ветки.
А на следующий вечер доктор и вправду ушел: он сидел за столом, но его уже никто не мог разбудить. На мраморной доске было написано: «Это все Лане. Доктор Пьер Кикколо».
Однако флигель все равно заперли, пока Лана не вырастет. Когда же это случилось, она пришла в комнату доктора и зажгла канделябр…
Лунные паучки уже не бегали по стене, а забрались в утлы и оттуда смотрели на огонь. Среди ночи в дверь постучали, и вошел монах.
— Это теперь ваш канделябр, дитя мое?
Лана кивнула.
— Можно, я посижу немного? На улице такая темень…
— Конечно.
— Вы когда-то очень интересовались моей историей, так что даже отличали мои шаги среди сотен других. Если хотите, я расскажу о себе.
Давным-давно жили два приятеля. Один был красив и богат. Во всем ему везло, и он не знал печали. Другой был неудачник, но зато обладал добрым сердцем. Пришло время, и неудачник полюбил, но его избранница попалась на глаза злому приятелю. Он увез ее, а потом бросил. Доброму ничего не оставалось делать, как стать монахом. Он прославился своими подвигами на стезе добродетели, так же как его приятель на дороге разврата.
Однажды монаха позвали напутствовать какого-то разбойника, приговоренного к казни. Это оказался его соперник. Стайной радостью отправился монах к осужденному. Была ночь, и кто-то дал ему в руки этот канделябр. Войдя в темницу, монах почувствовал, что сердце его внезапно растопилось. Его охватила жалость к сопернику, который в неведенье творил зло и так жадно любил жизнь. «У него еще должно быть время для раскаянья», — подумал он и, отдав свое облачение, сам остался на его месте.