Послышался скрип открываемой двери, и в комнату ворвался Виктор. Бросился к Володьке, стиснул его руку.
- Бегал на Усачевский! Ждем тебя, а в доме пусто. Но и на рынке ничего такого не оказалось. Ну, как вы здесь, ребятки? Договорились?
- Договорились...
- Что таким загробным голосом? Тоня? Погодите, я сейчас вами займусь! А пока, сестренка, поставь-ка чайку.
Тоня вышла на кухню.
- Ну что? - наскоком спросил Виктор.
- Ничего...
- Ладно, все будет в порядке, - бодро улыбнулся он.
Тоня вернулась, но не села, а стала прохаживаться по комнате.
- Еще в сорок втором, - остановилась она напротив Володьки, - я предчувствовала, что Юля рано или поздно встанет между нами... И вот...
- Опять начала! - воскликнул Виктор. - Вчера весь вечер об этом долбила, повернулся он к Володьке. - Тоже мне эти дамские тонкости.
- Да нет, Виктор, наверно, действительно так, - решил тот поддержать Тоню, хотя все яснее понимал, что дело в другом.
- Вы что, братцы, всерьез? - возмутился Виктор, переводя взгляд с Володьки на Тоню. - Ну, ладно, Тонька - девчонка, но ты-то солдат! Юли нет, и ее не воскресишь. И какие вы себе вины выдумали? Какого черта...
- Перестань! - остановила его Тоня. - Перестань.
- Не перестану! - ударил он кулаком по столу.
- Прекрати! Или я попрошу тебя убраться из комнаты, - вдруг сорвалась она, и ее резкость, даже грубоватость неприятно поразили Володьку.
Виктор замолк, надулся, и Володька увидел, что, несмотря на свою шумливость и голосистость, находится он под каблучком у своей сестры. Что командует в доме она. Виктор суетливо зашарил по карманам, вытащил папиросы и так же суетливо закурил. Тоня вышла на кухню.
- Все и проще и сложнее, Витя, - сказал Володька.
- Выдумываете вы сложности, - проворчал он. - Ну вас к черту! - Он уселся, положив ногу на ногу, показывая, что умывает руки. - Разбирайтесь сами.
Тоня принесла чайник и стала накрывать на стол. За чаем шел вялый разговор ни о чем. Виктор выпил чашку и поднялся, объяснил, что нужно к кому-то зайти. После его ухода Володька сказал:
- Как ты все разложила по полочкам...
Тоня вскинула на него глаза и быстро проговорила:
- Я очень долго думала. И вот...
- Это и видно... - протянул он и встал из-за стола.
- Ты уходишь? - В ее глазах что-то мелькнуло, то ли испуг, то ли боль, но удерживать его не стала, только сжала губы и немного побледнела.
Володька посмотрел на нее и двинулся к выходу. Она пошла за ним. В коридоре они остановились.
- Но разве не так? Разве я не права? - как-то торопливо спросила она.
- Все, наверно, так, Тоня... Ну, пока...
Выйдя, он поглядел на Тонин дом, на Пироговку и мысленно попрощался и с этим серым домом, и с этой улицей. Боли не было. Было лишь очень и очень грустно. Ушел в прошлое небольшой, но очень яркий кусочек его жизни. И будет ли еще такое, неизвестно. Наверно, нет...
На Колхозной Володька увидел Деева и его даму. Они, по-видимому, прощались. Володька хотел пройти мимо, но Деев заметил его, окликнул.
- Володичка, миленький, не могу сегодня к тебе. Ты отдай деньги, я же платила, а у нас "гамбургский счет", и я пойду, - услышал Володька, подойдя к ним.
- Да отдам завтра. Знаешь же, нарочно с собой не беру.
- Ну хорошо, Володичка, я побежала. Не забудь, завтра.
- Ладно, - махнул рукой Деев, повернулся к Володьке. - Новость знаешь? Тальянцева вроде из армии поперли... Второй день в баре сидит и ни слова ни с кем. Меня словно не видит. Теперь покрутится...
- Ты словно злорадствуешь? - оборвал Володька.
- Да нет, что ты? Вообще-то, знаешь, хорошие люди так быстро в начальники не выбиваются. Кстати, о Левке мне один лейтенант-сапер в госпитале рассказывал, в училище с ним был. Левку отделенным назначили, так знаешь, ребята ему темную устроили после окончания. Значит, хорош был отделенный!
- Во всех ты, Вовка, недостатки ищешь... Со школы, причем, у тебя это, сухо сказал Володька.
- А я неудачник, Володька. С рылом мне не повезло, сами "кобылой" прозвали, с отцом тоже, в войну не везло. Пустяковое ранение вот чем обернулось.
- С институтом зато повезло.
- Нет уж, дудки! Тут не везение было, а упорство. Ты перед экзаменами девками занят был, с Сергеем ночами ходил, философствовал, а я вкалывал.
- Какими девками? - удивился Володька.
- Если я чего добьюсь, то тоже работой ломовой... Начну заниматься, Томку эту побоку. Сейчас за войну догуливаю. Да и не было у меня женщин, она первая.
- Ладно. Зайду я, пожалуй, к Тальянцеву, - сказал Володька.
- Соболезнование выразить? Пошлет он тебя! Ему теперь без адъютантов да ординарцев несладко.
- Все равно надо зайти.
Дойдя до переулка, где жил Тальянцев, Володька заколебался - может, действительно не стоит, может, и верно, пошлет его Левка? Но возможно и другое - нужна ему сейчас какая-то поддержка. И он завернул в переулок.
Открыла незнакомая женщина с растерянным, помятым лицом.
- Мне Леву, - сказал он.
- Его нет. А вы кто? - спросила она.
- Школьный товарищ...
- А, школьный... Не знаете, наверно, ничего?
- Слыхал, что уволили его из армии.
- Да... А из-за чего, знаете?
- Нет.
- Ладно, чего скрывать? У меня с ним все кончено. Из-за этой... все и получилось, а сейчас, когда его уволили и стал он никем, бросила его, в свою Молдавию укатила. Где он сейчас пропадает, не знаю. Пьет. Страшно пьет. Родители в таком горе, замучилась с ним... Ну вот, все вам выложила, чтоб знали, каков ваш школьный приятель, - добавила она с болью и злобой.
Несколько раз звонила Надюха, приглашала к себе. Володька отнекивался, но все же пошел - обидится. Встреченный по дороге Егорыч шепнул, что переживает она очень, прикладываться стала частенько.
И верно, не успел Володька зайти в комнату и поздороваться, как Надюха вытащила из буфета пиво и закуску.
- Не побрезгуешь? Садись тогда... - сказала вяло и как-то без выражения. Неужто занятый такой стал, что и зайти не можешь? Ведь в институте еще не начал заниматься.
- Не начал, но читаю, кое-что вспомнить надо. - Он и вправду стал много читать.
- Понимаю. Без интереса тебе ко мне хаживать, о чем с заводской бабой говорить?
- Что ты, Надюха? Я тебе за многое благодарен. Я почти ни с кем сейчас не встречаюсь. Надо как-то собраться перед институтом. - Помолчав немного, спросил: - Пишет Гошка-то мой?
- Пишет, - равнодушно сказала она. - Да что толку? Боюсь, он своих дружков там встретит и по новой пойдет. Не пойму я этого суда - за такую пустяковину, а человек опять по кривой может. Я на него надежд не возлагаю, видать, отрезанный он ломоть... Тоскливо мне, лейтенантик, жить... Тоскливо...
Пива Володьке не хотелось, но и обидеть Надюху было нельзя, пригубил немного. Она же, выпив, уставилась глазами в одну точку и затянула какую-то тягучую песню, которую вошедший Егорыч начал подтягивать.
Володька сидел, подперев рукой голову... Старинные русские песни возвращали его всегда в долгие эшелонные дороги, где пели их солдаты заунывными голосами, выхлестывая из души предсмертную тоску, сжимавшую горло, как в те страшные минуты перед атакой, когда нету уже пути назад, а впереди малюсенький отрезок жизни, длиной всего-то в поле, расстилающееся перед ним. Сколько же лет будет томить это? Сколько еще просыпаться ему в холодном поту после военных снов?
- Хватит, ребятки, - не выдержал наконец он. - Такую тоску нагнали.
- А ты без тоски прожить хочешь? - усмехнулась Надюха. - Нет, лейтенантик, нам с Егорычем радоваться неотчего. Вот и облегчаем душу... Ладно, кончим. Верно, дядя Коля? А то как бы Володька у нас от тоски не помер. Давай веселую!
Егорыч веселую не захотел, поговорим лучше. Но разговор что-то не пошел, и Володька, посидев еще недолго, стал прощаться. Как ни отказывался он, но всучила ему Надюха пол буханки хлеба и банку консервов.