– Кто по ней ездит? – спрашиваю я Левоитича.
– Да кому ездить… Лесообъездчики ездят, ну, еще так кто, а больше никого. Вот к петрову дню по ней на могилу отца Павла народ идет…
– И много?
– Близко тысячи будет… Со всех сторон народ бредет.
Впереди что-то засветлело, и лес точно расступился. Это речка, и опять она, Дикая Каменка. Ефим остановился на самом берегу и поджидает нас.
– Пал Степаныч, надо здесь уху добывать, – кричит он, поднимаясь в седле.
– Чем? – спрашивает Павел Степаныч.
– А уж чем бог пошлет. Руки-то с собой…
– Харюзов ужо наловим, – объясняет Левонтич. – Должны быть…
– Да чем их будем ловить-то? – повторяю я вопрос.
– Да уж Ефим знает… Он спроста не скажет, не таковский человек. Голыми руками возьмет… Право! Опустит палец в воду, харюз подбежит, а он его и сцапает. Ого, вон и жаркое посвистывает…
Левонтич весь насторожился, как охотничья собака: в лесу раздался слабый свист рябчика. Мы спешились. Вож Ефим пошел вверх по Каменке, которая была здесь курам по колено. В одном месте, ниже от дороги, образовался омуток сажен в десять. Ефим остановился и поднял руку: харюз здесь. Началась оригинальная ловля бойкой горной форели, ходившей в омуте одним руном. Сначала Ефим сделал на палке петлю из конского волоса и вытащил одного харюза, но это было долго ждать.
– Ну-ка, Левонтич, давай азям, – скомандовал он. – Завязывай рукава, вот тебе и бредень.
Татарский азям сослужил службу в лучшем виде. Ефим и Левонтич смочили его и пошли в заброд. Первая попытка дала всего несколько рыбок, потому что вода была светлая и рыба ускользала врассыпную. Ефим размутил воду, и следующие заброды давали по десятку. Левонтич торжествовал от ловкой выдумки и все посвистывал, подманивая рябчиков. Через полчаса у нас было уже тридцать семь штук харюзов – самая лучшая уха. Харюз до того нежен, что не выносит никакой перевозки и употребляется только на месте ловли. Чтобы перевезти его на расстояние каких-нибудь десяти верст, его нужно выпотрошить и переложить свежей травой.
Когда рыбная ловля кончилась, составился военный совет, где варить уху – здесь, на берегу, или на Глухаре? Большинство голосов было за последнее.
– Версты с четыре будет, не больше, – объяснял Ефим, вглядываясь в синевшую впереди гору. – Там и ключик есть.
Мы с Левонтичем отправились за рябчиками и в каких-нибудь четверть часа убили четыре штуки. Горный уральский рябчик стоит горной форели – нежный, белый, с специальным горьким букетом.
Живые харюзы переложены были свежей травой, завернуты в мокрый азям и в таком виде поступили в дорожные «пайвы» [3], привязанные к седлу Ефима. Теперь нам предстоял подъем в гору. От Каменки с полверсты шла мелкая заросль, по местному «чепыжник», а за ней опять густой лес. Я был рад, что проклятая грязь наконец осталась далеко позади. И лес здесь казался веселее благодаря соснам и березам – смешанный лес всегда кажется красивее. Но давешняя грязь сменилась новым неудобством: лошадям приходилось иногда лепиться по сплошному камню. Того и гляди, что она или ногу сломает, или полетит кубарем вместе с седоком. Чем дальше мы подвигались, тем больше нам попадалось таких камней. Мягкая тропинка составляла лишь отдельные «прогалызины». В одном таком месте вож Ефим остановился и показал глазами на тропу.
– С час места как прошел, – объяснил он.
На мягком грунте рельефно отпечатались широкие медвежьи лапы.
– Тоже не любит, подлец, в шубе-то своей по мокрой траве ходить, – объяснил Левонтич. – Лезет в гору по тропе… Уж только и смышлястый зверь!
Медвежьи следы тянулись на расстоянии целой версты, а потом исчезли, потому что начались опять камни. Лошади карабкались по ним, как козы. Попадались такие кручи, что мой серый на несколько мгновений останавливался в раздумье: идти или не идти. Но лошадь Ефима шла вперед ровным шагом, как хорошая заведенная машина, и серый, вероятно, устыдившись собственного малодушия, принимался карабкаться по камням с ожесточенной энергией.
Гора Глухарь – одна из высоких точек Среднего Урала, что-то около двух тысяч футов над уровнем океана. Она затерялась в глуши, так что бывают на ней одни охотники. Издали она даже и не кажется высокой, и только подъем на нее может служить убедительной мерой настоящей ее высоты. Как большинство уральских гор, Глухарь заканчивается довольно высоким каменным гребнем, шиханом. Мы сделали привал под самым шиханом, где оказался и медовый ключик. Стан был разбит в несколько минут, и сейчас же затрещал веселый огонек. Ефим принялся за чистку рыбы, Левонтич кипятил в походном котелке воду. Мы с Павлом Степанычем отдыхали после трудного подъема, растянувшись на бурке. Утреннее солнце смотрело во все глаза, и наливавшийся в воздухе летний зной не чувствовался только потому, что на такой высоте всегда дует ветер.