Элина Быстрицкая
ВСТРЕЧИ
ПОД ЗВЕЗДОЙ НАДЕЖДЫ
От автора
Говорят, у каждого человека есть своя Книга судьбы. В моей уже много глав и страниц. Я мысленно листаю их, перечитываю. Есть яркие, написанные в счастливые для меня дни и годы. Встречаются тяжелые, окрашенные в серые, а то и в совсем темные тона. Жизнь есть жизнь, в ней случается всякое.
Одна из «свежих записей» — для меня неожиданная, но приятная. Она относится к 1999 году. «Комсомольская правда» попросила читателей составить список из ста самых красивых женщин XX столетия. И вот журналисты «Комсомолки» принесли мне газетный разворот с фотографиями ста красавиц. Первое место большинство читателей отдали мне. Далее шли Ирина Алферова, Анастасия Вертинская, Алла Ларионова, Людмила Хитяева. И лишь во второй пятерке значились звезды западного кино: Мэрилин Монро, Брижит Бардо, Мишель Морган и другие очаровательные женщины, покорившие мир красотой. Мне было приятно, что русские актрисы возглавили этот звездный парад.
Я понимаю, что такой опрос — всего лишь журналистские игры. Но увидела за ним признание моих соотечественников.
Другая популярная газета написала обо мне: «Любимица станиц и дворцов». Надеюсь, что по поводу станиц — это правда. А вот с дворцами все гораздо сложнее.
Впрочем, не буду цитировать, что обо мне еще писали — в одних случаях это было бы нескромно, в других — горько и обидно. Иногда ведь даже похвалят так, что слезы на глаза набегают.
Бог не обделил меня внешними данными. Но я никогда не участвовала в конкурсах красоты.
Помню, что впервые слова «какая хорошенькая девочка» услышала от раненого солдата фронтового госпиталя, где я, тринадцатилетняя девчонка, работала санитаркой. Я оглянулась: о ком это он? Оказалось — обо мне.
Девочка давно стала взрослой, актрисой кино и театра. На ее долю выпало узнать многое: и творческие муки, и всенародное признание, и подозрительность сильных мира сего.
Мне досталось редкое счастье: встретить на перекрестках своей судьбы, на ее широких дорогах и узких тропинках многих замечательных, поистине уникальных людей. И о них — это повествование, которое я назвала «Встречи под звездой надежды».
Я не стремилась написать свою автобиографию. В этой книге — лишь фрагменты, «кусочки» моей судьбы, рассказ о памятных событиях и дорогих мне людях. И я старалась быть объективной, ибо меньше всего мне хотелось бы кого-либо обидеть — я научилась забывать неприятности и помнить добро.
Воспоминания теснятся, подсказывая то, что хотелось бы забыть, и напоминая о счастливых днях и встречах, которые дарили надежды, что все будет хорошо и удастся совершить много доброго.
Моя Книга судьбы еще не дописана, ибо жизнь продолжается и, как положено, она полна неожиданностей. Девочки уже нового времени с жадным любопытством спрашивают меня в письмах и на встречах: «Как вы стали актрисой?»
Господи, какой вечный вопрос! Мой ответ читатели найдут на страницах этой книги. И пусть тем, кто решится избрать для себя трудную и счастливую профессию служения театру, тоже светят звезды надежды…
Полевая почта № 15938
Прочитав название первой главы моей книги, иной читатель подумает: опять о войне… Нет, не только о войне — о себе, о том, что я не забыла и забыть никогда не смогу.
Меня часто спрашивают о моих корнях. Откуда, мол, ты и все твои предки? Многие журналисты даже пытались отыскать у меня в роду голубую кровь. А когда я сыграла Аксинью в «Тихом Доне» — казачку во всем великолепии физической и духовной красоты, — донские казаки говорили мне: «Ты же наша, станичница, с Дона…»
Я никогда не придавала особого значения имени, отчеству, происхождению, а на часто задаваемый мне вопрос: «Откуда ты?» — говорила просто: «С Украины». Так было до тех пор, пока не получила право отвечать: «Из Москвы».
Да, мои корни на Украине. Там родилась и выросла моя мать Эсфирь Исааковна. Отец Авраам Петрович — из Польши, но долгие годы тоже жил на Украине. Там редко говорят «Авраам», бытует имя Аврам. Оно попало и в мою метрику в графу об отце. И так уж сложилось, что мои друзья и коллеги зовут меня Элиной Аврамовной, а не Авраамовной.
Имя мне выбрала мама — она очень любила героиню Кнута Гамсуна из пьесы «У врат царства». Правда, имя мое должно быть с двумя «л», но при оформлении документов паспортистка, вероятно, ошиблась, и меня записали Элиной.
Если говорить, на кого я похожа, то, наверное, на всех своих родственников одновременно. Вроде бы на маму, но по некоторым чертам лица — на отца. Нос мне достался точно от бабушки.
Мне рассказывали, что когда мама меня носила, то соблюдала все народные, как у нас называли, женские «забобоны». Беременной она не смотрела и не слушала ничего такого, что могло бы вызвать отрицательные эмоции. Избегала любых ссор, а если при ней возникали какие-то перепалки — просто отходила в сторону. Это было разумное поведение, подсказанное народным опытом.
Я родилась в 1928 году в Киеве — в доме № 1 по улице Караваевской. Мама работала в школе, отец — военный врач, постоянно разъезжал по воинским гарнизонам, больницам, госпиталям.
Жили мы в квартире, которая принадлежала бабушке. В одной комнатке ютились бабушка, старшая мамина сестра и мой двоюродный брат. Во второй, в десять квадратных метров, — папа, мама и я. В комнатке стояли родительская кровать, моя кроватка, а когда через девять лет появилась сестричка, она заняла кроватку, а меня «выселили» на раскладушку. Еще стояли шкаф и маленькая этажерка с папиными книгами.
Как мы все вмещались в эту квартирку, сегодня я представить просто не могу. Правда, так жили не только мы, а и очень многие. Дома были набиты людьми, как ульи пчелами. В моей памяти эта бабушкина квартирка почти не осталась. Но я до сих пор помню: ее многочисленные обитатели непрерывно готовили еду, стирали, сушили белье. И несмотря на такое скопление людей, ссоры были большой редкостью.
В нашем доме на лестнице был устроен детский «театр». Были места для зрителей — родителей и соседей, между этажами площадка — сцена и балкон — закулисье. Особенно часто мы представляли что-нибудь из «Чапаева». Чапаем был мой двоюродный брат, я, естественно, — Петькой. Выходила и важно командовала: «Тихо! Чапай думать будет!» Мне казалось, что я говорила это строго, и не понимала, почему взрослые весело смеются.
В ответ на вопрос, откуда я родом, я могла бы ответить: из бедности, из коммуналки, из войны. Самое удивительное, что никто эту бедность не ощущал — мы свято веровали, что это и есть счастливая жизнь, а завтрашняя жизнь вообще будет замечательной.
Но теснота нас доконала. И когда папе предложили переехать служить из столичного Киева в маленький городок Нежин, где можно было получить отдельную квартиру, он охотно согласился. Папу не смущало, что мы меняем столицу на провинцию, — он был человеком без ненужных амбиций. В Нежине находился военный гарнизон и требовался врач. Это был тихий зеленый городок.
Когда настало лето 1941 года, мы решили, что каникулы проведем у папы. Перед отъездом мама понесла в починку примус. Слесарь ей сказал:
— Куда вы едете, мадам? Будет война!
— Не говорите глупостей! — решительно ответила моя оптимистка мама. Хотя о надвигавшейся войне тогда говорили многие.
Мы поехали. Взяли только летние вещи, предполагалось, что я буду купаться и загорать. В Киеве остались вся наша теплая одежда, альбомы с фотографиями, все то, что в каждой семье накапливается годами.
Несколько лет назад я попыталась у давних знакомых нашей семьи по Киеву отыскать наши семейные фотографии. Нашлись три-четыре, остальные погибли в огне войны, которая обрушилась на страну, на всех нас.
Она началась внезапно — бомбежками близкого Киева, спешной погрузкой частей местного военного гарнизона в эшелоны, воздушными тревогами, длинными очередями на призывных пунктах.
Я тоже хотела защищать Родину. И через неделю после начала войны, в конце июня, пошла в госпиталь, в котором служил мой отец. Его хорошо знали и уважали. Конечно, я могла бы попросить папу определить меня на службу, но решила действовать самостоятельно — уже в то время полагалась на собственные силы.