Когда я услышала «добрый» совет врачей сменить профессию, в глазах потемнело. Какая у меня может быть иная профессия, если я всю жизнь так тяжело добивалась того, чтобы стать актрисой? Преодолела сопротивление семьи, отбилась от недругов, которые старались меня уничтожить. Столько вытерпела в жизни, и вдруг оказаться в другой профессии? Для меня это было совершенно невозможно. Лучше уж уйти в никуда…
И я стала потихонечку собирать снотворное, которое мне давали, для того чтобы один раз уснуть и больше не проснуться. Постоянно обзванивала друзей, знакомых, с которыми мне хотелось поговорить. Позвонила одной женщине, из тех, которые ушли в медицину после «Неоконченной повести», — я уже рассказывала об этом. Ее мама собирала тех, кто стал врачом после этого фильма, и приглашала на эти встречи меня. Я приходила к ним в дом и как бы сроднилась с этой семьей.
Я позвонила Танечке… Она не хочет, чтобы я называла ее фамилию, однажды, когда я это сделала в одном из интервью, она сильно мне выговорила. Позвонила и вдруг услышала:
— Где вы? Что с вами? Я хочу вас повидать!
Я рассказала, что лежу в больнице.
Она расспросила меня, выслушала и потребовала:
— Уходите оттуда! Я вас вылечу!
Поверить в такое было просто невозможно, потому что специалисты-врачи ничем не смогли мне помочь. Таня попросила, чтобы я позвонила ей еще раз. Я это сделала. Догадалась, что она за это время с кем-то советовалась — Таня работала в поликлинике Академии наук СССР.
Таня сказала:
— Уходите из больницы! Все лучшие консультанты будут, я сама вами займусь!
Я написала в больнице все необходимые расписки и ушла… Таня поняла, что со мной и что нужно делать. Она меня подняла. Буквально вернула к жизни. Приходила ко мне каждый день, выводила на прогулки. Подолгу разговаривала со мной. Применяла медикаменты, которые считала нужными. Помню тот день, когда мы с Таней должны были впервые перейти через Садовое кольцо… Стояла ранняя весна, еще талый снег не сошел. И помню лужицу у тротуара, в которую мне надо было ступить, но я отшатнулась от нее.
— Нет! — сказала Танечка. — Пойдем!
Я перешла Садовое кольцо со страшным сердцебиением, надеясь только на чудо. И я успела его перейти, пока горел зеленый свет светофора. Оно казалось таким широким — в районе площади Восстания! Но я перешла, одолела это шумное, грохочущее машинами кольцо, и это было для меня таким счастьем!
Жила я в высотном доме. Однажды вернулась с прогулки, а лифт не работает. Столько лестниц надо пройти! И я пошла. Поднялась на второй этаж, запыхалась, обессилела. Вдруг подумала: «А может, на втором этаже лифт работает?» Нажала кнопку — и лифт пришел!
Когда я Танечке рассказала об этом, она уверенно проговорила:
— Значит, вы здоровы.
— Но я же поднялась только на один этаж, — возразила я.
— Если бы вы не стали подниматься, а сели на ступеньки и расплакались, вот тогда вы были бы еще больны.
Первый спектакль, который я играла после этой жуткой трагедии, был «Дачники». Большая, любимая роль Юлии Филипповны… И спектакль хороший, поставленный Борисом Андреевичем Бабочкиным, — один из самых известных спектаклей Малого театра! Я была вся мокрая — с меня сошло три пота от волнения, переживаний. Руфина Нифонтова сказала:
— Посмотри, твою одежду хоть выжимай…
А я даже и не заметила, что от напряжения так взмокла. Я вернулась к работе, и это было для меня великим счастьем…
…Никогда бы не подумала, что фильм «Неоконченная повесть» получит такое удивительное продолжение. В фильме врач Елизавета Муромцева спасает силою своей любви тяжелобольного человека. Девочка, ставшая замечательным врачом под впечатлением от этого фильма, спасла меня силою участия и огромной чуткостью…
Слава богу, меня миновали инфаркты. Закаленное войной и нелегкой послевоенной жизнью сердце выдерживало, сопротивлялось ударам, которые с настойчивой последовательностью наносила мне жизнь. Но уязвимые места у меня все-таки обнаружились.
Одна из молоденьких артисток как-то спросила меня: «В чем причина долголетия актрис?» Она намекала на «старух» Малого театра, которые и в преклонном возрасте не сходили со сцены.
Девочка не принимала во внимание очевидное: наших мудрых, обожаемых, сверхталантливых «старух» можно пересчитать по пальцам, а тех, кто сгорел, преждевременно ушел туда, откуда не возвращаются, — сотни, если не тысячи. Актер — профессия повышенного риска. И это должны знать те, кто ее выбирает.
У меня отнюдь не слабое здоровье. Когда этого требовала моя работа, я могла выносить запредельные нагрузки. Гораздо труднее мне приходилось, когда я попадала в вынужденные простои или меня пытались «поставить на место» люди, облаченные чиновной или творческой властью. Этого переносить я не могла…
Эмоциональный мир актрисы — особый. Он соткан из таких тонких и нежных струн, что тронь любую — и заплачет, затоскует, заболит вся душа, заноет сердце.
Случаются такие ситуации, когда ничего невозможно сделать. Такое было и у меня. Малый театр находился на гастролях в Ленинграде. Принимали нас очень хорошо. Я играла Глафиру в «Волках и овцах» А. Островского. Это очень подвижная роль, я на сцене прыгала и плясала и вообще демонстрировала непосредственность и очарование молодости. В какой-то момент у меня подвернулась нога, потому что под половиками, которыми был застелен пол, находилось неровное место. У меня порвалось сухожилие голеностопа. Я упала… нет — скорее села на пол. Дали занавес, и акт нормально закончился.
Поскольку я прыгала и плясала, то, что я оказалась на полу, было естественным и не вызвало у зрителей удивления. Но встать я не смогла — жуткая боль в ноге. Тут же «скорая помощь»… И проблема: что делать, надо доигрывать спектакль, зрители не виноваты. Ногу обработали хлорэтилом, она распухла, но, слава богу, на мне была длинная юбка, из-под нее не было видно травмированной ноги. Ее туго перевязали, и я доиграла спектакль со страшными болями.
Вечером ко мне пришли Елена Николаевна Гоголева и Марьяна Турбина, ассистент режиссера. После вопросов о том, как я себя чувствую, слов участия, они стали говорить о том, что надо доиграть гастроли, оставалось еще два спектакля.
С жуткой болью я все-таки доиграла эти два спектакля. Приехала в Москву и, естественно, попала в больницу. У меня образовался незаживающий свищ.
Пока я лежала, лечила ногу, все мои роли у меня забрали, отдали моим коллегам, как я горько пошутила, заклятым друзьям. Мне еще недавно говорили, что замены нет, и я должна была на гастролях играть, превозмогая жуткую боль. А тут все роли оказались сразу «пристроенными»…
Так началось мое несчастье. Набирать репертуар трудно, долго, а отдать — в одну минуту.
Через одиннадцать месяцев Зоя Сергеевна Миронова, заведующая отделением спортивной травмы Центрального института травматологии и ортопедии, сказала мне этак небрежно:
— Знаешь, ты приходи завтра… Возьми с собой зубную щеточку, пижамку, мы посмотрим, что там у тебя такое…
Зоя Сергеевна — уникальный человек. Она академик, заслуженный деятель медицины, в прошлом чемпионка страны по конькобежному спорту. Мне страшно повезло, что я попала в ее руки.
На следующий день я и в самом деле пришла в спортивном костюме, с авоськой, в которой была книжечка, которую я тогда читала, и самые элементарные предметы туалета. Предполагала, что пробуду здесь пару дней.
Пришла, а кабинет Зои Сергеевны закрыт. Думаю: «Да что же это такое, она меня позвала, сказала, в какое время прийти, а ее нет». Мимо проходила хирургическая сестра:
— A-а, ты пришла… Ну-ка иди сюда…
Напротив кабинета Зои Сергеевны находилась ванная комната.
— Быстренько переодеваемся! — сказала сестра. — Зоя Сергеевна будет тебя смотреть.
Пока я снимала с себя одежду, мне сделали укол промедола. Мне стало весело и хорошо, я расхохоталась. Подо мной оказалась каталка, и меня повезли из отделения спортивной травмы «веселым поездом». Я хохотала, сестры смеялись, из палат выскакивали ребята-спортсмены, чтобы посмотреть, что это такое там едет с таким шумом и гамом. И только когда меня привезли в какую-то комнату, я догадалась, что это операционная. Хотя операционные фронтовых госпиталей выглядели совсем по-другому.