— Так кем будешь-то, Николай Николаевич? А? — спросил опять Юлиан, когда они слезли с комбайна.
И Колька, не задумываясь, ответил:
— Комбайн буду водить, как ты, дедушка.
— Комбайнером, значит… Это хорошо. Только в городе-то комбайны не ходят…
— Коленька! — сказала Лида. — Скажи дедушке, что мы остаемся в деревне.
Юлиан опешил:
— Как остаетесь? Насовсем, что ли?
— Конечно, папа. Поговорить с тобой некогда было: ты все у комбайна да у комбайна.
Юлиан присел на солому у копнителя. Помолчал, видать, переваривая услышанное.
— Ты-то ладно, а вот…
— За Николая не беспокойся, — торопливо, но твердо и уверенно сказала Лида. — Я пойду работать на ферму, а Николай экономистом в совхоз. Мы еще решили, когда Кольке было три годика, да ждали, пока Николай институт закончит.
Вот ведь как получается! Юлиан уж и не считал их своими, деревенскими. Отрезанный ломоть, думал о Лиде…
Он не слышал, о чем говорили Колька с Лидой (наверное, внук уже в который раз восторгался ездой на комбайне). Юлиан долго сидел молча и неподвижно, опустив на колени руки с недокуренной папиросой.
Ему показалось, будто что-то сладковато-приторное прокатилось в горле. Защипало глаза, как от едкого табачного дыма. Но папироса уже давно погасла…
Не каждую уборку погода балует хлеборобов. Юлиан помнит — всякое бывало. В иную жатву вначале погода поманит солнышком, а потом как пойдет поливать — удержу нет. Тогда мужики вспоминают анекдот о том, что всевышний по глухоте своей перепутал и льет не туда, где ждут и просят, а наоборот — где жнут и косят.
А нынче Юлиан рад погоде. Да и дела в звене пошли лучше. Маторин не зря мыкался по полям, по десять раз обговаривал, как да что. Запасные тележки поставили на полях — зерно на землю теперь комбайнеры не сваливают, друг дружке стали помогать больше, ведь в ответе за хлеб все звено. Если дело и дальше пойдет так же хорошо, прикидывает Юлиан, то с большим хлебом управиться можно недели за две, а там останутся семенники трав, кулижки недожатые — уберутся потихоньку.
Рад Юлиан и решению Лиды остаться дома. Вначале и не верилось, а жизнь, видишь ты, всякий сюрприз может преподнести. И все-таки это дело Юлиан никак не мог отнести к случайности: Лиду домой вернули родословные корни, земля, давшая соки этим корням…
Развернув комбайн на конце загона, Юлиан повел его вслед за Семкиным. Подул встречный ветер, он поднимал вверх пыль от подборщика и бросал ее в лицо. Юлиан поправил защитные очки, чтоб прилегали плотнее.
Ровно гудит мотор, комбайн словно плывет по полю. Если ничто не стопорит работу, Юлиан почти машинально, интуитивно ведет комбайн. Привычное дело.
Вообще-то, Юлиан не любит слишком говорливых людей. Трескотня без повода надоедает. Но вот во вчерашнее утро рассказ Рогожникова о какой-то неизлечимой болезни с мудреным таким названием, кажись, нос-таль-гия, понравился. Хорошо, что нет такого лекарства, чтобы излечивать ее, да и не надо: человек должен тосковать по родине. Вот и Лида. Не в один день приняла она свое решение, не иначе, доняла ее эта болезнь. Да и третьего дня о чем-то похожем говорил Маторин, представляя комбайнерам нового штурвального. Тут Юлиан мысленно перекинулся на Яшку. Дело страдное, горячее, познакомиться еще не успели, но что-то отдаленно-прошлое напомнил ему этот парень…
Мысли прервал тревожный сигнал. Юлиан посмотрел вперед и охнул: над комбайном Семкина взвился черный дым — что-то горело. Пожары на комбайнах, хоть и редко, но бывают: где-то перетерло проводку, замкнуло ток, а кругом сухая пыль, подтеки мазута…
Сигналил кто-то из шоферов, заподозрив неладное, а сам Семкин не видит, что там творится у двигателя, позади герметичной кабины новенькой «Нивы». Надо сигналить!.. Хотя, что там услышишь в таком грохоте. И Юлиан, остановив свой комбайн, побежал догонять Семкина. Только легко ли это сделать, когда тебе под шестьдесят да почти весь день проработал на жаре, в пыли. После первых же десяти метров одышка, словно кузнечными щипцами, схватила Юлиана за горло. Он как-то сразу устал, ноги сделались непослушными, вес сапог учетверился. А Семкин знай себе едет по полю и в ус не дует. После двадцати метров больно закололо под ложечкой… От всего этого Юлиан почувствовал себя до обидного беспомощным. «Да оглянись же ты, шалопай несчастный!»
Семкин все-таки оглянулся и, заметив бегущего за его комбайном Юлиана, выскочил из кабины, заметался в растерянности. Горело у двигателя. Но огонь уже сползал и по боковине, слизывая мазут. Лопалась новенькая краска. Хорошо еще, ветер не сильный, а то давно бы весь комбайн вспыхнул свечкой.