Надо выйти в кладовую, на камбуз. Оттого, что доктору плохо, у матросов не пропадет аппетит. Придерживаясь за стол, Татьяна поднялась.
— Доктор! Доктор! Татьяна Константиновна!
Она отворила двери и сразу поняла — беда случилась с коком Дзюбой. Он шел по коридору как-то боком, охраняя от толчков о переборки красную, вздувшуюся, видимо, ошпаренную левую руку.
Маринка, бледная, бежала впереди. Увидев Татьяну, она торопливо, сбивчиво заговорила:
— Надо в лазарет. Там дверь закрыта. Возьмите ключи!
— Вот ножницы, разрежь рукав, — сказала ей Татьяна, усадив Дзюбу на койку в лазарете.
— Как меня угораздило с тем бисовым борщом? — сквозь зубы бормотал кок, глядя на свою изувеченную руку.
— Сейчас снимем боль. — Татьяна подошла к шкафчику. Накануне она поставила на вторую полку мазь от ожогов.
— Все будет в порядке. Спермацет — китовый жир, новокаин, дезинфицирующие препараты, — говорила она, осторожно накладывая жировую повязку на багровую, воспаленную кожу.
Дзюба сосредоточенно наблюдал за каждым ее движением, словно не ему, а кому-то другому оказывали медицинскую помощь, и только под скулой непрерывно дрожал мускул.
Маринка стояла рядом и негромко вздыхала.
— Ты иди, иди, дочка, — сказал ей Дзюба. — Сейчас вахта поднимется ужинать.
Но Маринка словно не слышала.
— На полке индивидуальный пакет, — сказала ей Татьяна. — Нитку, нитку потяни. Не слишком туго бинтую? — спросила Дзюбу.
— В самый раз. От, хай йому грец! — воскликнул Дзюба, и круглое лицо его выразило глубокое огорчение. — Беги, дочка, на камбуз. Котлеты высохнут. Плиты я выключил, так ведь еще горячие.
Маринка кивнула.
— Сдвинь в сторону и больше ничего там не трогай! — крикнул ей вдогонку Дзюба и, обращаясь к Татьяне, попросил: — Уж вы мне ту руку покрепче подвяжите, чтобы работать не мешала.
— Какая работа?! Вам нужен покой. Сейчас же ложитесь!
— Нема часу вылеживаться. Хлопцев кто, дядя накормит?
— Вам надо лечь!
Дзюба искоса взглянул на доктора, но промолчал. Спорить считал делом бесполезным. К тому же, если он уляжется, боль вовсе не утихнет.
Татьяна еще не закончила бинтовать руку Дзюбы, как распахнулась дверь и в лазарет втащили Любезнова. Черные его волосы были мокры, мокра рабочая куртка.
— Посмотрите, что там с моей ногой? — возбужденно говорил он.
— Вам очень больно? — Татьяна пыталась стащить с матроса сапог.
— Больно, не больно, мне главное надо знать, как там нога. Кровь что ли в сапоге?
Дзюба вытащил из-за пояса кухонный нож и одним ударом распорол голенище.
— Хорошенькое дело: нога покалечена, — ворчал Любезнов.
Ушиб голени был сильный.
— Сорвалось крепление, не выдержало, — рассказывал он, оглядывая свою ногу. Видимо, совсем успокоился, убедившись, что в сапоге не кровь, а вода.
— Все в порядке, — удовлетворенно произнес Дзюба, наблюдавший за тем, как Татьяна осматривала больного.
— Что значит — в порядке?! Кость переломана. Точно! — воскликнул без особой тревоги Любезнов.
— И кость, вероятно, цела, — проговорила Татьяна.
— Как это вы без рентгена узнали?
— Пусть станет на пятку, — посоветовал Дзюба.
— Ну-ка, Любезнов, попробуйте встать! — Татьяна помогла ему подняться.
Лицо матроса побелело.
— Вот трещина не исключена, — сказала Татьяна.
— Так лечите меня!
Татьяна ответила: лечение сейчас одно — холодом. На ушибленное место надо положить лед.
— Пойду, а то Маринка на камбузе одна, — проговорил Дзюба, видя, что ничего страшного с Любезновым не произошло, кроме того, его раздражало бормотание матроса. — Лед я с Маринкой пришлю.
— Давайте наложим лубки. Нога будет тогда в полном покое.
— Конечно, лубки! — сейчас же согласился Любезнов.
Татьяна достала все необходимое. Только во время сильных толчков она вспоминала о шторме, на секунду в страхе замирала, но сначала был Дзюба, теперь вот надо успокоить Любезнова.
— А в лубках нога не онемеет? — спросил он обеспокоенно. — И как же тогда вы положите холод?
— Ушибленное место оставлю открытым, забинтую выше и ниже.
В эту минуту дверь лазарета растворилась, показался мокрый берет матроса Еременко.
— Как там нога? На месте?
— На месте, — сказала Татьяна.
— Тогда давай кончай сачковать! На палубе делов и делов!
— Вы слышите, доктор?! Это же бездушные люди! Какой я сачок?
— Ему нельзя двигаться, — подтвердила Татьяна. — Лежите, Любезнов, я сейчас вернусь.