Много их таких, которых она «всегда любит». Прибегают иной раз из школы, радостные, с первой пятеркой и расстроенные, с первой двойкой. Прибегают, когда привычный мир снова качнется и кому-то надо все рассказать, доверить. Большей частью папы и мамы об этом не знают. И не обязательно им знать. Не пойдет она за спиной у ребят обсуждать с папами и мамами доверенные ей секреты. Она прежде всего друг этим маленьким человечкам.
— Ну, вот и пришли! Одной идти скучно, а ты меня немного проводил. Спасибо.
На несколько секунд Елена Ивановна задержалась, глядя, как малыш помчался к своему подъезду.
Что бы она делала без своих ребят? Без своей хлопотливой работы? И в конечном счете бог с ними, с неприятностями, которые сочинили для нее все эти комиссии. Ерунда по сравнению с тем теплом и радостью, которые она здесь получает.
Елена Ивановна взглянула на часы и заторопилась. Надо еще успеть на дежурство в домохозяйстве. Кто-нибудь ее уже ждет.
А потом домой. Должна же быть, наконец, радиограмма от Коли. Сообщила ему, что сын работает. Не ответил. Неужели мальчик ему настолько безразличен?
Переменился Николай. Чем объяснить, как объяснить? Уверять себя — все только кажется? Прежде ведь не казалось.
В домохозяйстве, как обычно в Красном уголке, сидят старушки, ждут, вдруг какое-либо собрание, а пока обсуждают свои животрепещущие дела: внуки, зятья, невестки. Пьяненький к концу дня дядя Харитон объясняет девушке-технику: в пятой квартире всегда краны скручивают, только и бегай туда, вот ежели бы эту коммуналку оштрафовать! Управляющий кричит в телефонную трубку: мы, что ли, шифер покололи, мы телеантенны ставили? За счет ателье отнесем! Очередь возле паспортистки.
Елена Ивановна села в углу за стол, взяла книгу учета. Вчера и третьего дня ни одной жалобы, может, и сегодня никто не придет. С тех пор, как не без помощи депутатов выгнали пьяницу и жулика управхоза, а его место занял майор-отставник, работа налаживается, хотя фонды те же и материалов не прибавилось.
Постепенно шум утихал. Люди разошлись. Только в соседней комнате слышалось щелканье арифмометра да негромкое воркованье старушек в Красном уголке. Елена Ивановна писала новогодние поздравления своим «девочкам» — воспитательницам, придумывая смешные тексты.
— Мы не помешаем?
Она подняла голову. В комнату вошла супружеская пара — высокий плечистый моряк с седой головой и румяным моложавым лицом и, под стать ему, крупная белолицая женщина.
Елена Ивановна помнила ее — приходила, подавала заявление в депутатский совет, жаловалась: крыша протекает.
— Вы ко мне, товарищ…
— Колосова, — подсказала посетительница и села. — Лично к вам.
— Опять потолок? — Елена Ивановна предложила стул Колосову.
— Нет, нет! Потолок в полном порядке, спасибо, — улыбнулась женщина и взглянула на мужа. — Мы пришли посоветоваться. Что же ты молчишь, Даня?
— Слушаю. — Елена Ивановна тоже взглянула на Колосова.
Тот только скорбно сдвинул брови, продолжая сосредоточенно разглядывать «краба» на своей фуражке.
— Вот так всегда! Слова из него не вытянешь, — в сердцах сказала жена. — Выгнали с работы. Двадцать два рейса он сделал в Антарктику, и выгнали.
— Не выгнали, а просто освободили, — негромко поправил Колосов и улыбнулся. Улыбнулся, словно извиняясь за свой приход и за то, что с ним так поступили.
— Не взяли в рейс. Вот уже четыре месяца дома сидит.
— Пять, — поправил жену Колосов.
— Это все твой расчудесный Реутов! Нужен ему такой старший помощник на китобазе! Подхалимничать, как другие, не умеешь, начальству угодить.
— Я ведь просил… — резко остановил жену Колосов и поднялся.
Та тоже встала, взяла его за плечи, переменила тон:
— Не буду, Даня, не буду, — и усадила на стул. Видно, только по ее настоянию и пришли сюда.
— Вы обращались с жалобой? Простите, ваше имя?
— Тимофеевич. Даниил Тимофеевич.. Обращался в районные инстанции. Говорят, вы номенклатурный работник. Словом, не в их компетенции.
— Какая же все-таки причина увольнения? — спросила Елена Ивановна.
— Так ведь не уволили! И в рейс не взяли, и не уволили. Оставили в состоянии невесомости. Даня, но и ты обещал! Обещал все сказать. Уже пять месяцев собираешься. Заговори наконец! — взмолилась Колосова.