Татьяна вошла в коридор. Громко переговариваясь, моряки расходились по каютам. Она открыла дверь в лазарет. Должен же Николай найти какой-либо предлог, зайти или хоть бы позвонить сюда.
А дальше? Всегда ждать, искать с ним встреч, ревниво ловить взгляд, который он украдкой бросит на часы, ссориться, мириться и опять ждать. Ведь он даже сейчас более сдержан, более уравновешен, чем она.
Но она перешла тот рубеж, за которым уже смешно и глупо играть в «официальность». На столе телефон. Набрать номер, услышать его голос. Говорить она ничего не будет. Только услышать его басовитое: да, да?
Легкий стук, и дверь в лазарет открылась. Виктор неуверенно перешагнул комингс.
Она молча поднялась. За спиной Виктора, в коридоре, кажется мелькнула белая куртка Дзюбы. Нет, показалось.
Совсем близко от ее лица, в полутьме, его лицо, растерянные счастливые глаза…
— Ты кому-нибудь сказал, что идешь ко мне?
— Важно ли это, Танюша?!
— С ума сошел! — прошептала она.
— Да, да, сошел с ума!
— Если ты не хочешь, чтобы меня перестали уважать…
— Танюша, милая.
— Тише. Мы еще обо всем поговорим. — Сейчас она не могла заставить себя даже улыбнуться. — Дай честное слово, что все останется как прежде. Так надо.
— Почему? Кому это надо? — спросил он.
— Я уже сказала, чтобы никто не посмел о нас плохо подумать.
— Разве так важно, что скажут?! Важно самим знать.
— Я тебя прошу! — Произнести эти слова ей удалось мягко, ласково.
— Если ты просишь…
Она закрыла ему рот ладонью. И он поцеловал ладонь.
— А сейчас я выйду..
По коридору, как назло, разгуливал Любезнов. Сердце Татьяны замерло. Только его здесь не хватало! Неужели видел Виктора?
— Вы меня ждете? — подавляя волнение, равнодушно спросила она.
— Я думал, вы еще на палубе обсуждаете шедевр киноискусства, — сказал Любезнов, устремляясь за ней. Она шла быстро, чтобы увести его подальше от лазарета.
— Что-нибудь случилось?
— Нога распухла.
— То есть, как? — Только теперь она заметила воспаленные глаза, тяжелое дыхание Любезнова.
— Распухла — и все. Болит, проклятая.
— Идите к себе в каюту и ложитесь. Вам нельзя двигаться. Я сейчас приду, осмотрю, — сказала Татьяна. Кажется, Любезнов ничего не заподозрил. А если б не он, если б вдруг кто-либо из штурманов или механиков почувствовал себя плохо? Стояли бы у закрытых дверей лазарета. Ее бы искали по всему судну.
Вернувшись в лазарет, она стала доставать медикаменты. Кажется, взяла все необходимое. Любезнову прежде всего надо лечь, а не бегать по трапам из каюты в каюту, в лазарет. А может, ей только показалось, что у него жар. Захотелось еще «посачковать», вот и вспомнил о своем ушибе.
Любезнов был в каюте один, его сосед, очевидно, стоял вахту.
— Так что у вас с ногой? — строго спросила Татьяна.
— Вы уже на меня не сердитесь? — улыбнулся матрос.
— Сержусь. Вы считаете, если женщина одинока, то можно нести всякую околесицу?
— Одинокая, несчастная, некрасивая, неудачница… — досказал, смеясь, Любезнов. — Комплекс неполноценности?
— А у вас какой комплекс? — стараясь сохранить все то же строгое выражение лица, спросила Татьяна.
— Полноценности! У меня все есть: жена, дети, долги, болезни, — словом все!
— Хватит зубоскалить, — рассмеялась Татьяна, — показывайте ваши болезни.
Но при одном взгляде на ногу матроса нахмурилась. Небольшая ссадина разранилась, голень опухла, покраснела. Синими жгутами вздулись вены. Зачем он ходил в таком состоянии?
— Думал, пройдет, — сказал Любезнов. — Да и не была она такой. Утром, правда, уже хорошо побаливала. Стал сейчас раздеваться и увидел.
— Надо же было прийти, — сердито проговорила Татьяна, ощупывая затвердевшие мышцы. Она беспокоилась о другом своем больном — Дзюбе, а у того все в порядке. Видимо, организм как-то приспособился к ожогам. Да и сам Дзюба не хуже ее знал, как лечиться. О Любезнове же она и не думала. И вот… Тяжелый случай. Мази, компрессы, что еще предпринять? Да, главное — антибиотики. Побольше антибиотиков. Сам по себе ушиб не мог дать такого резкого нарастания тревожных признаков, такого ухудшения.
Оставлять здесь Любезнова нельзя. Надо переводить в лазарет. То каюта, то лазарет. Действительно, проявила внимание!
— Не думала, что ваша нога в таком плачевном состоянии.
— Значит, неважные мои дела?
— Будем лечиться. Вам когда-нибудь стрептомицин кололи?
— Я никогда не болел.
Придется делать пробу. Опять уйдет время. А в таком состоянии важны каждые полчаса.