Вместе с Валерием Николаевичем они стояли у окна. Тот горячо говорил:
— …меня давно интересовало именно это программное устройство. И знаешь, главное — надо станок в деле увидеть. Из проходной звякну, а ты встретишь.
— Договорились! Ну, будь здоров! — Осадчий пожал руку Валерию Николаевичу.
— А теперь можно и к высокому начальству? — сказал Осадчий, когда они с Еленой Ивановной остались одни.
— Лучше бы сначала самим во всем разобраться, а потом будем и с ним разговаривать, — предложила Елена Ивановна.
Осадчий остановился, оглянулся на дверь, ведущую в приемную начальника управления.
— Опять программу составим, — продолжала Елена Ивановна. — У нас ведь все очень отрывочно записано.
— Правильно! — сказал Осадчий. — С подчиненными Колосова еще поговорим, с такими, как наш штурман. Те, что пошли в годичный отпуск, сейчас на берегу. Это пригодится в беседе с начальством.
Оказалось, что в отпуске боцман китобазы, непосредственный подчиненный Колосова, капитан-дублер, несколько матросов, кок и судовой врач. И почти каждый вечер с кем-либо из этих людей встречалась Елена Ивановна. Освободилась она лишь к субботе. Вечером собрала сыну посылку и понесла утром на почту.
Студеный февральский ветер швырялся снежной крупой. Скрипели обледенелые деревья, редкие тучи мчались по бледному небу. В такой день, студеный и ясный, вспомнился тот, далекий, который не могли изгладить, стереть в памяти годы. День, когда она провожала Тараса. Провожала, чтобы никогда больше не увидеть.
Уже заводили крытые брезентом грузовики, а Тарас все объяснял, что будет писать и домой, и на главную почту, и в госпиталь…
Елена Ивановна взяла почтовый бланк.
Далекий край. Далекая область. Поплыл от весов к другим посылкам деревянный ящичек. Сухое печенье «камешки», которое напекла. Теплый, толстый свитер, купленный в магазине спорттоваров, вместо вычурных цветастых, что дарил Николай.
А институт никуда от человека не денется и в двадцать пять.
Не хотелось возвращаться домой к привычным делам, к вещам, вызывающим теперь вовсе не радостные мысли. Может, пойти в театр? Давно не была в опере. Все равно какой спектакль. Лишь бы послушать музыку.
«Кармен». Пусть «Кармен». Даже лучше, что именно эта опера.
Сидела, забыв о своих тревогах и заботах. Хорошо, что пошла на дневной спектакль. Можно еще побродить по городу, где-нибудь в кафе пообедать. А потом — в кино. Как мальчишка, который вырвался «на свободу» и смотрит подряд три фильма!
По-прежнему с непостижимой быстротой полетели дни, заполненные работой, но настроение Елены Ивановны стало иным. Постепенно, как после тяжелой болезни, с прежней увлеченностью возвращалась она к привычным делам. А когда встретился возле автобусной остановки ее сосед, проводивший как-то домой, то в ответ-на его приветствие она улыбнулась, села с ним в автобус и охотно отвечала на его вопросы о самочувствии, о том, что пишет сын.
— Но я даже не знаю вашего имени, отчества.
— Владимир Федорович Хохлов, — ответил он. — Преподаватель русского языка и литературы. Вася у меня учился в седьмом и восьмом классах.
— Ах так? Тогда простите! — смутившись, проговорила Елена Ивановна. Только теперь она припомнила Владимира Федоровича. Но до чего же глупо себя вела.
— Не нужно извиняться, — с веселой усмешкой сказал Владимир Федорович. — Ведь я сначала все принял за шутку и только потом сообразил, что вы, в самом деле, меня не узнали. Действительно, заговаривает чужой человек на улице, — впору и милиционера кликнуть. Значит, Вася в геологической экспедиции? Я так и думал.
— Почему вы так думали?
— Было в нем что-то… Острое восприятие жизни. Свое отношение ко всему.
— Что ж это было, в чем выражалось? — Хотелось, чтобы он побольше говорил о сыне.
— Носился он как-то с мальчишками на велосипеде. И собачонка мчится с лаем за ними. Вдруг — грузовик. Дворняжка шарахнулась от машины Васе под колесо. У него справа грузовик, слева — обрыв. Как он тогда не убился. Ребята потом рассказали. И вот при всей его доброте был он нетерпим к слабостям. Вернее к тому, что мы привыкли называть слабостями. Не прощал их ни учителям, ни товарищам, ни самому себе.
Глава 17
Любезнов все еще лежал в лазарете, хотя опасность давно миновала, и с удовольствием принимал уход и заботы «милой докторины». Утром Маринка приносила ему фруктовый сок. Дзюба готовил вкусные блюда. Татьяна, приступая к перевязкам, ласково уговаривала его потерпеть.