— Если провожатый не найдется.
— Глупости это! Болтают. Есть, конечно, и среди морячек такие, что «провожатых» заводят. Да ведь не о них речь. Ну, хоть, уходя в рейс, извинился, вину загладил?
— А мы вообще расходимся, — выпалил Николай Степанович, но тут же спохватился и, досадуя на себя, добавил: — Надеюсь, это дальше моей каюты не пойдет?
— Расходитесь?! Ну-ну… — пробормотал Каминский и смущенно покашлял, словно ему случайно довелось узнать чужую не совсем приличную тайну.
Наступила долгая пауза. Наконец он, не глядя на Николая Степановича, проронил:
— Другую, значит, нашел?
— Почему же другую? — с досадой отозвался тот.
— Да потому, что без серьезной причины не оставляют таких, как твоя Леля. А причин иных, кроме новой дамы сердца, быть не может. Вот почему. — Каминский, кряхтя, полез в карман, извлек трубку, долго возился, набивая ее и, наконец, раскурил.
Николай Степанович распечатал сигареты, губами достал одну из пачки, потянулся за спичками. Не заканчивать же на упреке Каминского разговор. Хоть что-то надо сказать, как-то объяснить свое решение.
— Дело в том, что у нас давно уже не все благополучно. Ее сын грубиян и задира, совсем от рук отбился.
— Подожди. Почему ее? Ваш сын. Вы что, вчера поженились? Да и при чем тут сын? Наш тоже, прямо скажу тебе, не ангел, совсем не ангел. Иной раз руки так и чешутся. Вон есть папочки дома сидят и тоже не всегда совладают со своими наследниками.
— Так ведь со своими, понимаете, со своими сыновьями! — резко произнес Николай Степанович. В эту минуту он и сам был убежден, что причиной развода с женой был действительно Вася.
— Не понимаю! — чуть-чуть повысил голос Каминский. — Сколько у меня, да и у тебя на судне мальчишек. Махнуть что ли на них рукой, если они не носят фамилию Каминская или Терехов?
— Дело не в этом.
— Именно, не в этом! И кому-кому, а нам ли не знать, сколько иной раз нервов из тебя какой-нибудь Гришка или Мишка вымотает. А тут ведь Лелин мальчишка, значит, твой.
— Все это так, но… есть еще причины.
— Вдруг?! На каком году семейной жизни? Не дело ты, Николай Степанович, затеял. Не дело! Вот тебе мой сказ. Девчонок, конечно, много. Только с женой, с женщиной, которая из тебя человека сделала, так поступать негоже.
— Что же из-за этого всю свою жизнь ей в жертву принести? — вскипел Николай Степанович.
— А разве не бывает, что в любви приносят жертвы?! Но ведь ты пока еще не знаешь, что тебя ждет в твоей новой жизни. Может, не Леле ты принесешь жертву, а спасешь себя самого.
— Вы не знаете той, другой женщины, и потому не можете судить! — вздохнув, сказал Николай Степанович.
— А ты ее знаешь? Пройдет бурление крови, пройдет время, когда вы любовались лунным сиянием, падающими звездами, цветами, когда открывали друг в друге только самое красивое, а потом… Однажды ты проснешься серым, унылым утром и вдруг вспомнишь, чего ты лишился, и подумаешь о том, чего не нашел. С тоской и сожалением подумаешь. И чем дальше, тем сильнее будет расти в тебе тоска и сожаление. Если бы я не знал Лелю, то не говорил бы тебе всего этого.
— Почему вы думаете, что будет именно так?
— Допустим, не так. Но вот мы говорим о тебе. А семья — это не ты один. Семья — это и она тоже. Чтобы устроить свою жизнь, значит, надо разбить другую? Ведь Леля не из тех, что назавтра утешится. Об этом ты подумал?
— А если ушла любовь?
— Любить, брат, тоже надо уметь. — Каминский поднялся. — Мне пора! — И, не глядя на Николая Степановича, стал искать свою фуражку.
А тот не мог его так отпустить. Взяв со стола фуражку и не отдавая ее, как можно искреннее произнес:
— Во всяком случае, я подумаю. В море чего в голову не лезет.
Некоторое время старый капитан пристально смотрел на него, не пожав руки Николаю Степановичу, пошел к двери, потом обернулся и с усмешкой бросил:
— Напрасно беспокоитесь. Я не любитель передавать подобные новости.
Николай Степанович побагровел. Отныне не подаст ему больше руки Каминский. Нашел старик самое уязвимое место: «Не любитель передавать…» Трусом изобразил, этаким трусливым пижоном.
— Прошу не провожать, — сказал Каминский, переступив порог капитанской каюты.
Николай Степанович пожал плечами. Долг вежливости обязывал проводить старого капитана до трапа.
— Зайду к Дзюбе. Плавать с ним начинал. — Это было сказано Каминским, хоть и обращался он к капитану, для Пал Палыча. Старик оставался верен себе. Разговор двух капитанов касался только их двоих, и отказ идти с Николаем Степановичем вместе по судну должен быть объяснен подчиненным.