Только Нина жалела ее, утешала по-своему: а ты им не молчи, ты им назло, назло…
Татьяна не умела делать «назло». Она безропотно бегала по магазинам, убирала, помогала Олежке готовить уроки. Ничего этого в доме не замечали. Она не помнила ни ласки, которой мать щедро наделяла Олежку, ни внимания. Не называли ее ни Танюшей, ни Танечкой, только — Татьяной.
Иногда Татьяна представляла себе, что мама подходит, наклоняется к ней: «Танюша, уже солнышко на дворе…» Она бы крепко-крепко обняла маму за шею, прижалась бы к ее теплой щеке.
Но ничего этого не бывало.
С какой радостью шла она замуж за Тихона Семеновича, человека вдвое старше ее. Быть может, и не любила его. Но была глубоко признательна за внимание, за ласку и заботу.
А потом, после каждого визита матери — а та приходила ежедневно — его надутая физиономия. Встретился Алик. Веселый и безалаберный. Никаких претензий, никаких недовольств. И оказалось, что нет больше любви к Тихону Семеновичу.
Сделав большой крюк, Татьяна прошла к больнице парком и, совсем успокоившись, поднялась к себе в отделение. Передавая дежурство, доктор Жигулин сказал, что несколько часов назад к ним поступила больная Ярошенко.
Женщину доставили прямо из аэропорта. Ездила хоронить сына. Очевидно, психический ступор. Доставил ее в больницу сосед по дому. Он и летал за ней. Жигулин посмотрел на часы. Отец многочисленного семейства, он работал где-то еще и всегда боялся опоздать.
— Родственник привез больную?
— Я же сказал — сосед. Вот тут фамилия: Хохлов, Владимир Федорович. Говорит, с сыном больной был знаком. Тот, уезжая, заходил, просил присмотреть за матерью. Родственников нет. Боюсь, плохи ее дела. Лучше бы в психоневрологическую клинику отправить.
— Почему же привезли сюда?
— Работает в системе морского флота. Нашим детским комбинатом заведует.
— Вам и карты в руки, — улыбнулась Татьяна. — Вылечим, она вашего младшего к себе в детский сад определит.
— Уж вы скажете! Виталику только два месяца! — Жигулин расплылся в улыбке и тут же снова взглянул на часы. — Еще успею за Машенькой и Толей в школу забежать. Лучше, если не сами будут переходить улицу.
Сняв халат, Жигулин направился к дверям.
— Да, у этой Ярошенко тетрадь какая-то в руках. Не отдает. Заберите, когда о ней забудет. И все же лучше бы в клинику.
Татьяна узнала ее сразу. Узнала отзывчивую, милую, женщину, которую раньше видела в горсовете. Безучастное лицо не выражало ни горя, ни отчаяния, ни испуга — ничего. И пустые глаза. Глаза, которые недавно светились таким теплым участием. Истощение нервной системы. Не нужно быть большим специалистом, чтобы определить заболевание Ярошенко.
Сразу же пригласить психиатра, проконсультироваться с ним. Говорили, что в английском журнале была недавно статья о новом методе лечения. Поехать в мединститут, взять там журнал, на кафедре поговорить.
— Вы в больнице. Вы знаете, что вы в больнице? — Татьяна подошла к койке, на которой сгорбившись сидела больная.
Елена Ивановна не подняла головы, не изменилось похожее на маску лицо.
— Вы меня помните? Я приходила на прием. — Татьяна пыталась выяснить, полная ли у рольной потеря памяти или только частичная, и продолжала осторожно расспрашивать: — Где ваш муж?
Едва уловимая судорога пробежала по лицу. С усилием, словно не могла противиться какому-то внутреннему приказу, Елена Ивановна невнятно произнесла:
— Погиб… под Ленинградом.
Значит, не весь мозг поражен психической травмой. Еще есть надежда.
— А где дети? — тихо спросила Татьяна.
Продолжая смотреть в одну точку, больная снова с трудом выговорила:
— Он… придет… сын… — и прижала к груди клеенчатую тетрадь.
— Непременно, непременно придет, — успокоила больную Татьяна. — А сейчас сделаем вам инъекцию. Уснете. — Обернулась к сестре: — Димедрол.
Укола Елена Ивановна не почувствовала. Опять перестала она замечать доктора, сестру. Задремала после второго укола. Татьяна села рядом, с жалостью глядя в бескровное, исхудавшее лицо женщины, на широкую белую прядь волос над лбом.