Вот эта-то самая неугомонная старуха, которая вновь добралась до Спицино со своим кровельным вопросом, и явилась последней каплей в чаше терпения писателя Воронина. Сергей Алексеевич обрабатывал уже угол избы (самая ответственная и сложная в обшивочном деле операция), когда возле калитки проросла баба Дуня. Опираясь на клюку двумя ладонями, задрала голову в черном платке, крикнула:
— Куды ж ты внакладку-то делаешь! Накосяк надоть, накосяк колоти! Эко дурная голова!
И тут Сергей Алексеевич не выдержал.
— Пошли вы все со своими советами!.. — заревел он, распаляясь. — Сам знаю, что делать и как делать! Сам разберусь, едри вас всех в корень!..
— Тоже правильно говоришь, — согласилась вдруг баба Дуня, — мужчине характер в деле иметь надоть. Надоть иметь!
— Верно, Сережа! — поддержал Воронина Петька Бессонов, курящий неподалеку на бревне. — Крой всех, работай сам. Мне и то заплели мозги своими советами. Вполне прилично у тебя получается.
— Прилично! — фыркнула на Петьку почтарка, раскрывая на боку пудовую сумку. — Да вам, мужикам от топора, не облицевать так дом, как Сергей Алексеевич-то облицевал. Смотреть любо!
Подходили деревенские к дому Воронина, смотрели работу, одобряли. Баба Дуня, возвращаясь уже из правления колхоза, остановила кого-то из спицинских, указала острым подбородком на помолодевший воронинский дом, прошамкала:
— А этоть-то ваш… писатель… Мужчина самостоятельный.
В КЯРОВО
В деревню Кярово отправились мы втроем: Сергей Алексеевич Воронин, ленинградский писатель и литературовед Леонард Иванович Емельянов, гостивший в Спицино у своего друга и коллеги, и я. От деревни Спицино до деревни Кярово километров около тридцати. Если смотреть карту-схему Псковской области (ту, которую смотрели мы, отправляясь в это недалекое путешествие), то деревня Кярово расположена от шоссе Гдов — Сланцы по левую сторону дороги. На самом же деле деревня эта лежит вправо от большака. Ошибка на карте-схеме стоила нам нескольких часов бесполезных поисков Кярово на Гдовском побережье Чудского озера. В прибрежных деревнях ни о деревне Кярово, ни о человеке, могилу которого мы разыскивали, никто ничего вразумительного сказать не мог. Но стоило нам вновь выбраться на большак и обратиться к «правосторонним» жителям, как дорога к нужной деревне была нам указана.
В тот год весна была дождливой, а лето выдалось на редкость жарким. Полевая дорога к деревне Кярово, иссеченная глубокими тракторными колеями, окаменела и для нашего «Москвича» стала непроходимой. Оставив автомобиль на обочине шоссе, мы двинулись к деревне пешком.
Только на Псковщине равнинные мелколесные пейзажи да еще, пожалуй, приильменские новгородские места так резко меняются под яркими лучами солнца. Серые и однообразные в пасмурные дни, под солнцем они преображаются мгновенно. Позолоченные сверху, высветленные со всех сторон кучевыми облаками, подсвеченные изнутри березовым тонколесьем, они становятся изумрудно-прозрачными, наполняются небесной голубизной, птичьим звоном, гомоном и стуком. Проселки и тропинки наливаются янтарной желтизной и влекут, притягивают к себе путника, зовут шагать по ним без устали, обещая взамен что-то новое, неизведанное, радостное.
С таким вот безоблачным, ожидающе-радостным, как в детстве, настроением шагал я за своими спутниками в места, где жил и где похоронен человек, который был симпатичен мне с самого раннего детства, с того дня, когда прочитал я впервые осмысленно «Войну и мир» Толстого. Помните главу «Совет в Филях»? В просторной избе мужика Андрея Савостьянова собрались генералы и офицеры русской армии во главе с Кутузовым. Совет в высшей степени секретный, от решения его, возможно, зависит судьба России. Все посторонние лица удалены, мужики и бабы теснятся через сени в черной избе. И только шестилетняя внучка хозяина избы Малаша таращится с печки на важных генералов. Генералы закованы в ордена, серебро, золото; они говорят о Москве, о судьбе России, о последней капле крови и последнем солдате. Смешно даже помыслить, чтобы взгляд кого-нибудь из них в этот момент мог задержаться на Малашке. И вдруг один из генералов — с «твердым, красивым и добрым лицом» — поймал Малашкин взгляд, улыбнулся ей хитроватой улыбкой и подмигнул ободряюще. Дескать, не дрейфь, Малашка, все с Россией будет хорошо. Читая затем страницы романа, посвященные герою Отечественной войны генералу Петру Петровичу Коновницыну, я, честно говоря, как-то плохо воспринимал прочитанное. После совета в Филях генерал Коновницын был настолько уже близок и понятен мне, что в его воинском умении, мужестве и выдержке я нисколько не сомневался. И потому всякое добавочное авторское дополнение и разъяснение по этому вопросу казалось мне излишним, и к сложившемуся в моем сознании образу генерала Коновницына мало что добавляли такие вот строчки: