Так вот, порекомендовали мне в завкоме абразивного завода молодого рабочего Ивана Малышева сфотографировать. Малышев — ударник, активно участвует в общественной жизни цеха, лучший спортсмен города, учится заочно в техникуме. Начальник цеха против Малышева тоже не возражал: «Парень дисциплинированный, по полторы-две нормы дает. Отчего не сфотографировать?»
Прошелся я по цеху, со знакомыми ребятами встретился, с которыми еще в школе учился, курнули с ними наскоро, потом спрашиваю: так, мол, и так, мужики, хочу Малышева для газеты «щелкнуть». Ваше мнение?
Молчат рабочие. Не возражает никто, но и согласия нет. Такое в моей фоторепортерской практике редко встречается. Иной раз хоть так ответят: «Если хочется — „щелкай“». Или: «Порекомендовало тебе начальство его фотографировать — зачем нас спрашиваешь?» Подобные ответы, в которых обида какая-то затаенная проскальзывает, сразу настораживают. Значит, не очень-то расположены люди к рекомендованному мне «объекту». Значит, надо в этом деле еще разобраться и уточнить, чтобы обид потом не было, насмешек над газетой и надо мной тоже. А вот с Иваном Малышевым и этих нюансов даже нет, пустота какая-то.
Подошел я к знакомой пожилой формовщице (с пожилыми людьми всегда легче на эту тему разговаривать), спрашиваю:
— Тетя Маша, что-то я не пойму, в чем дело? Почему у ребят к Малышеву такое отношение? Вроде он им не по душе, а почему — они и сами объяснить не могут. Или ошибаюсь я?
— Да нет, не ошибаетесь, — тетя Маша отвечает. — И мне сразу сказать трудно… Вроде всем парень хорош, только… Знаете, как в лесу иногда бывает: идешь средь кустов, а на лицо тебе невидимая паутина садится, мешает, глаза слезит. Лес тихий, солнечный, а идешь с протянутой рукой — от паутины спасаешься. Вот и к Ивану Малышеву с протянутой рукой подходить надо…
— Что-то вы, тетя Маша, чересчур хитро, не пойму я.
— А вот посмотрите лучше за его работой повнимательнее, может, вам понятнее станет, о чем я говорю, — тетя Маша отвечает.
Стоим мы с формовщицей, наблюдаем за Малышевым. Иван на электрокаре работает, сырые абразивные круги, только что отформованные, к обжигательной печи подвозит. Лихо работает. Электрокар по цеху вертится, аж дух захватывает. Второй электрокарщик два рейса к печи сделает, а Малышев уже третий заканчивает.
— Ничего не замечаете? — тетя Маша спрашивает.
— Нет.
— А видите вон там в полу небольшую выбоину? Василий Васильевич, что на другом электрокаре работает, — смотрите, перед ней всегда притормозит, а Иван мчится не глядя. Круги сырые, после такой встряски в них трещинки невидимые могут появиться. Получат эти круги где-нибудь на заводе, заложат в станок, а они — вдребезги. И помянут нас люди недобрым словом. Вот в таких «паутинках» Иван Малышев весь.
— Тетя Маша, — говорю, — а может быть, легче заделать эту трещину в полу и не создавать Малышеву условий, при которых он тормозить должен?
Глянула мне в глаза старая формовщица (мудрые же бывают глаза у женщин) и говорит:
— Разве все рытвины да ухабы с пути человеческого уберешь? Ежели перед ухабами все мы притормаживать перестанем ради славы своей или рубля лишнего — что получится? Эдак весь шар земной, а не только абразивный круг, треснуть может…
Еще минуту раздумываю, держа пинцетом мокрую бумагу с лоснящимся фотогеничным лицом на ней, и не без сожаления бросаю ее в мусорное ведро.
ФЕДОР ФЕДОРОВИЧ
