Так и просидел Круглов у окна, не решив за долгие часы сидения — стрелять или не стрелять. А чуть засветился хмурый снегопадный рассвет, встал и вышел из избы. С ружьем. Фея осторожно потрусила за ним, пробежала немного в одну сторону и другую, взведя тонкое свое собачье чутье. Потом уставилась в еловый мыс, нацеленный из тайги к избушке в дистанции сотни метров, опять натопорщила шерсть по хребту, заворчала и тут же залаяла. Бросилась было туда, но тут же и остановилась, вопросительно оглядываясь на хозяина. Круглов, уже мало мучаясь проблемой, снял предохранитель двустволки и решительно пошел к елям.
… Огромная лежка под одной из них протаяла до земли и крепко пахла тигром. Снежинки ложились в свежие следы громадной кошки и таяли там. Осмотрел Круглов их и решил: да, тот самый и есть, о котором рассказывал Петр Васильевич. Пятка не менее тринадцати, на задней лапе нет среднего пальца. Подумал еще раз: почему бы этому старцу и дверь моей избы однажды не подпереть своей хотя и немощной, но все же тяжелой тушей?
Он не пошел по следу явно состарившегося и одряхлевшего, но не менее опасного зверя. Быть может, даже страшнее тех, что в силе и категорически избегают человеческих глаз. Стал осматривать его вчерашние и ночные следы, еще заметные под выпавшим снегом. Полосатый «дед», оказалось, рылся в помойке, несколько раз обошел избушку, долго стоял перед ее дверью, растопив лапами сильно умятый здесь прежде снег, пытался добраться до продуктов на лабазе, да не дотянулся.
Оглядываясь, Круглов не увидел собаки. Позвал — лишь высунулась из-под крыльца и снова там спряталась. И этому ее непослушанию было лишь одно объяснение: тигр близко.
Да, был он где-то рядом. И окрепло, наконец, в Круглове решение: иногда нельзя не преступать черту закона. Как сейчас. Обстоятельства так сложились. Самосуд неизбежен. Или я его, или он… Пусть не меня, так Фею. Но ведь нет какой-либо гарантии, что и меня вместе с собакой…
Он натаскал в избу побольше дров, с ведрами пошел к проруби за водой, а спустившись к ней с крутого берега, увидел следы только что прокравшегося вдоль него тигра. Круглов не ринулся назад, но прорубал в лунке лед топором левой рукой, держа изготовленное к немедленному выстрелу ружье в правой. В крепкие свои руки он верил: на спор из своего «ижака» одной рукой утку валил с лета.
А к решимости стрелять теперь прибавилось и озлобление.
Вскипятил чай и позавтракал. Поставил Фее на ступеньку крыльца миску с едой, но та ее лишь понюхала, извинительно вильнула все так же со вчерашнего вечера распущенным кольцом хвоста и уползла в конуру. Не стал сердиться на нее хозяин, потому что хорошо знал: тигр оказывает обезволивающее влияние не только на человека.
Круглов оделся потеплее в валенки и тулуп, незаметно залез на чердак с тыльной стороны избы, замаскировался и затаился, изготовив ружье к немедленному выстрелу. Неторопливо падал снег. В бездыханной тишине было слышно, как шуршат снежинки, сталкиваясь друг с другом, ломая при этом иголочки и укладываясь на свой земной предел… Как слабо постанывают и сгибаются под тяжестью их неисчислимости ветки кустов и еловые лапы… Как над далекими горными шапками пошаливает, разминаясь на вольных просторах, ветер-верховик.
Не теряя бдительности, Круглов вспоминал рассказы стариков о том, какая прорва амурского тигра была на грани минувших столетий, и даже в начале двадцатого, как в ожесточенной войне с ним победный клич издали-таки охотники, как осталась уссурийская тайга почти без своих извечных владык-диктаторов. И уже по своей памяти прояснил, как быстро множилось число тигров после войны, как понимающе принимали запрет охоты на них и привыкали к людям, а с годами многие и наглели, пренебрегая законом своих прародителей: отныне человек не должен быть добычей, если даже ты потерял силу и способность охотиться положенным твоим создателем и воспитателем манером…