Стараясь направить Славку как можно более узко, не ошибетесь ли вы, Анатолий Владимирович? Ранняя «специализация» ребенка, ранняя ориентация «только на математику» тем и опасна, что создает человека ограниченного, не способного к подлинному творчеству. Математический аппарат он, конечно, освоит прекрасно, но все операции все равно быстрее совершает сегодня машина. От человека мы ждем другого — полета мысли, воображения и страстного, пылкого ума.
Искусство открывает новые возможности профессионального совершенствования не только в математике. Разве археологу, скажем, не понадобится образное мышление, чтобы по «черепу» воссоздать эпоху, утерянные связи прошлого, канувшего в Лету? Трудно себе представить историка, не знающего литературу. Ведь если орудия труда, предметы быта отражают тип материального существования, то произведения искусства наиболее полно выражают строй духовной жизни, а через это — и социальное устройство общества. Все мы знаем такие определения: «Евгений Онегин» — энциклопедия русской жизни», творчество Льва Толстого — «зеркало русской революции». И это — глубокие истины.
Общеизвестно: ребенок, который много читает, интересуется театром и кино, много знает, легко и успешно учится. Грамотен. Обладает хорошей памятью, накапливает много сведений об окружающем мире, жизни людей разных эпох и при случае оперирует всей этой информацией.
Не будем отрицать и менее серьезных, но «приятных» функций прекрасного. Отдых, развлечение. После очередного штурма математической задачи так хорошо расслабиться. В какой-то миг мы идем в консерваторию а в какой-то ситуации спешим в оперетту...
Я привожу все эти аргументы в пользу «иллюзий», в пользу «лишнего», Анатолий Владимирович, для вас — отца «будущего математика». Стараюсь размышлять в системе ваших понятий, не выходить за ее пределы.
Но есть у искусства и другие задачи, необыкновенно важные для всякого отца. Просто отца. Просто воспитателя.
Об этом стоит поговорить особо.
Речь идет о нравственной и гражданской функциях искусства. Но, пожалуй, это уже и не функции — это суть подлинно прекрасного, его смысл, его цель...
ГЛАВА ВТОРАЯ
РАЗМИНУЛИСЬ...
Я так и не отдала Анатолию Владимировичу папку с вырезками, цитатами и собственными заметками. И не только потому, что не было случая это сделать. Просто начав размышлять над проблемой искусство — родители — дети, решила вынести на более широкое обсуждение листки из папки. И не только их.
Ведь перекос в сторону сухого, последовательного рационализма не столь уж типичен, а главное, не он один ведет к родительским ошибкам.
Роль искусства в воспитании ребенка преуменьшается сегодня редко. Гораздо чаще родители стремятся приобщить детей к прекрасному. Стараются истово. Не препятствуют встрече ребенка с книгой, кинофильмом, театральным спектаклем. И надеются, вполне законно, сделать с помощью искусства свое чадо умнее, добрее, словом, лучше. Но не всегда им это удается.
...А память услужливо извлекает «материал». Я вспоминаю свою жизнь, знакомых мне ребят, пытаюсь анализировать их отношения с прекрасным...
1. САШКА-ЭПИКУРЕЕЦ
Мы были соседями. И потому я неплохо знаю его родителей. Александра Федоровна — корректор издательства, женщина мягкая, интеллигентная, чуткая, с хорошим художественным вкусом. Николай Тихонович — станочник высокого класса, из очень семейных мужей и отцов. На работе активист, председатель цехкома. Дома он все время что-то мастерит, усовершенствует. Любит почитать перед сном, любит посмотреть телепередачи. В кино, театр, консерваторию он, истинный домосед, выбирается с трудом. И Александра Федоровна часто повторяет: «Вот вырастет Саша, походим с ним».
В своей семье Саша, словно кукушонок, не похож ни на кого. Мать и отец маленькие, хлопотливые, как ласточки. Он же большой, медлительный и чаще всего совсем неподвижный.
Больше всего в последнее время он любит лежать на диване. Диван ему чуть короток, боковинка его чуть жестковата. И потому Сашка затрачивает некоторое усилие, чтобы устроиться поудобнее. Раз — длинной рукой он подтягивает стул от стола к дивану и переносит на него ноги. Теперь его расслабленное тело лежит уже не совсем вдоль дивана, а как бы углом к нему. Два — еще одно очень рациональное движение головой, и он уже приятнейшим образом полулежит — полусидит поперек дивана, чуть подпираемый мягкой его спинкой.