- Не буду, но неужели свидание с Мартовым, еще недавно вашим близким товарищем - есть акт столь позорный, что за него нужно клеймить двурушничеством? Свидание с Мартовым произошло чисто случайно, я его не добивался и после него ни с ним, ни с кем-либо из других меньшевиков ни в какую связь не входил. При свидании с Мартовым не было произнесено ни слова ни о партийных делах, ни о паспорте, ни, тем более, о деньгах.
- О чем же, позвольте вас спросить, вы тогда разговаривали с Мартовым, надо думать о погоде?
- Мы всё время говорили о философии, только о ней.
- Почему же, назначив свидание с Мартовым, а оно, убежден, не было случайным, вы говорили не о партийных делах, которые всех интересуют, а, ни с того, ни с другого, завели с ним разговор о философии, которой Мартов, я-то это хорошо знаю, почти не интересовался? Или, может быть, потому завели разговор о философии, чтобы поплакать в жилетку Мартова, пожаловаться, что Собакевич-Ленин посек ваших философов? Нет, если разговор о философии у вас с Мартовым был, то это только для затравки.
Не давая произнести мне ни слова, Ленин в разных варьяциях повторял всё то же обвинение в двурушничестве, в желании недостойными способами "подцепить паспортишко и деньжонок".
До сих пор Ленин толкал и поощрял своих товарищей к отъезду в Россию. Он знал, что многие из них оседают заграницей и не спешат из нее уехать, далеко не всегда с охотой меняют жизнь в Женеве на угрожаемую тюрьмой жизнь в подпольи и с фальшивым паспортом в России. В {329} отношении меня этот вопрос получил странный оборот. О моем желании уехать в Россию Ленин говорил, как о чем-то меня порочащем. Он связывал его с двурушничеством, с каким-то обманом. Потеряв доверие ко мне, он, надо предполагать, думал, что с деньгами и паспортом, полученным от большевиков, я, приехав в Россию, "переметну" во вражеский стан, к меньшевикам. Он упрекал меня в том, что за оказываемое в течение месяцев доверие, я отплатил "распространением сплетней о большинстве (??)", но на мое требование сказать о каких сплетнях идет речь, - Ленин отвечал:
"Дружили с Мартовым, видались с Мартовым - кто поверить, что в этом милом обществе не злословили о большинстве". Поток сыпавшихся неожиданных обвинений в несовершенных проступках так ошеломил, что сначала я утерял способность защищаться, а это было принято Лениным в качестве признания моей вины и лишь разжигало его дальнейшие на меня нападения. Прошло некоторое время, пока, оправившись, я сам перешел к нападению.
Было бы лишним распространяться о том, что я говорил - интереснее то, что на мои слова говорил Ленин. Я указал ему, что попал в Женеву без всякого желания побывать в ней, а только потому, что меня послал заграницу Центральный Комитет в лице Кржижановского и что тот же комитет должен дать мне и возможность возвратиться в Россию. "Некоторые небольшие произведенные на меня затраты не делают меня собственностью большевистской группы. Я не могу допустить, что группа согласится дать мне средства возвратиться в Россию, только в том случае, если я буду с ее точки зрения паинькой. Торчать в Женеве бесконечно я не хочу и, хотя до сих пор о том речь никогда не заходила, если бы я убедился, что вы не желаете способствовать моему отъзду в Россию, я обращусь к помощи меньшинства".
На это Ленин мне ответил: "То, что вы сейчас сказали {330} свидетельствует о том, что произведенные на вас затраты с точки зрения большинства себя не оправдали". Я напомнил Ленину, что член большевистской группы Икс (не хочу назвать его имя), получив деньги и паспорт для отъезда в Россию, по пути к ней пропил деньги в лупанарии одного большого города, учинил там в пьяном виде скандал и, вместо России, снова очутился заграницей.
- Как вы отнеслись тогда к этой истории? Вы заявили, я слышал собственными ушами, что не будучи попом, проповедями с амвона не занимаетесь и на происшествие смотрите сквозь пальцы.
При такой морали, или вернее полном отсутствии ее, какое право вы имеете читать мне моральные сентенции о "позорном", "недостойном" поведении, тем более возмутительные, что они выкрикиваются на основании выдуманных подозрений?
- Вы спрашиваете о моем праве? Речь идет не о праве с точки зрения поповской морали, а праве политическом, классовом, партийном. Я сейчас объясню вам, в чем вопрос. Вы, вероятно, в лупанарии не пойдете и деньги партийные, наверное, не пропьете, к алкоголю, я заметил, у вас пристрастия нет. Но вы можете сделать гораздо худшее. Вы можете снюхиваться с Мартыновым, человеком всегда бывшим и оставшимся закоренелым противником нашей ортодоксальной революционной старой "Искры".
Вы можете одобрять реакционную буржуазную теорию какого-то Маха, врага материализма. Вы можете восхищаться, якобы, исканием истины Булгакова. А это всё вместе образует лупанарии в несколько раз худший, чем тот бордель с голыми девками, в который пошел Икс. Этот лупанарии отравляет, затемняет сознание рабочего класса и если с этой, единственной правильной для социал-демократа точки зрения, подойти к вам и проступку Икса - выводы будут различные. На вас за подмену {331} марксизма темной теорией - нужно показывать пальцем, а на проступок Икса смотреть сквозь пальцы. Икс партийно - стойкий, превосходный, выдержанный революционер; и до съезда, и во время съезда и после него он засвидетельствовал себя твердым искровцем, а это - знамя, что бы там ни болтали Аксельроды. Если Икс пошел в лупанарии - значит нужда была и нужно полностью потерять чувство комичности, чтобы по поводу этой физиологии держать поповские проповеди. К тому же, вытаскивая историю с Иксом, вы мало оригинальны. Снюхивание с Мартовым уже отразилось на вас, вы идете путем уже проторенным Мартовым, Засулич, Потресовым, которые года два назад ударились в большую истерику по поводу некоторых фактов из личной жизни товарища Б. Я им тогда заявил: Б. - высоко полезный, преданный революции и партии человек, на всё остальное мне наплевать (Ленин назвал фамилию, но я не хочу ее называть. Какие факты из личной жизни Б. - имел в виду Ленин - мне неизвестно.).
- Из ваших слов вытекает, что ни одна гадость не должна быть порицаема, если ее учиняет полезный партии человек. Так легко можно дойти до "всё позволено" Раскольникова.
- Какого Раскольникова?
- Достоевского, из "Преступление и наказание".
Ленин остановился и, засунув большие пальцы за отворот жилетки, посмотрел на меня с нескрываемым презрением.
- Всё позволено! Вот мы и приехали к сентиментам и словечкам хлюпкого интеллигента, желающего топить партийные и революционные вопросы в морализирующей блевотине. Да, о каком Раскольникове вы говорите? О том, который прихлопнул старую стерву-ростовщицу, или о том, который потом на {332} базаре в покаянном кликушестве лбом всё хлопался о землю? Вам, посещавшему семинарий Булгакова, может быть, это нравится?
Это новое шпыняние Булгаковым меня вывело из себя.
- После ваших слов, - крикнул я, - не трудно догадаться, что вы пустили в ход сплетню, что я разделяю и защищаю взгляды Булгакова. Прием, который вы применяете - нечестный. Вы слышали от меня несколько раз, что я ни в малейшей степени не разделяю религиозных, философских, социологических взглядов Булгакова, всё же ни с чем не считаясь и не стесняясь, вы упорно превращаете меня в его последователя.
Я указал дальше Ленину, что из добрых отношений и благодарности, которую я, будучи студентом, испытывал к Булгакову как талантливому и многодающему своим слушателям - профессору, - он делает политическое преступление. Слово "семинарий Булгакова" он, Ленин, - произносит с особым оттенком так, что можно подумать, будто это есть религиозный семинарий при духовной богословской школе, обсуждающий церковные каноны, а не кружок студентов, в котором писались и читались светские рефераты о Марксе, Энгельсе, Каутском, Михайловском, Канте, Спенсере и т. д.
От упрощенного и постоянного налепливания на людей мыслящих иначе, чем Ленин, этикеток - имен то Ворошилова, то Акимова, то Булгакова, то Мартынова меня, в конце концов, начинает просто тошнить. Я шесть лет вращаюсь в революционной среде и нигде никогда до сих пор не видал, не слыхал такого мерзкого сведения счетов, таких отвратительных приемов полемики, такого "подсиживания", как в партийной среде Женевы. Тут все приемы борьбы считаются допустимыми.