- Вы, товарищ Ленин, не боретесь с этим злом, а даете ему пример, ему способствуете, поощряете.
{333} Ленин воскликнул:
- До сих пор я думал, что имею дело с взрослым человеком, а теперь смотрю на вас и не знаю: не дитя ли вы или по ряду соображений, ради моральности, хотите казаться дитятей. Вас, видите ли, тошнит, что в партии не господствует тон, принятый в институте благородных девиц. Это старые песни тех, кто из борцов-революционеров желает сделать мокрых куриц. Боже упаси, не заденьте каким-нибудь словом Ивана Ивановича. Храни вас Бог - не вздумайте обидеть Петра Петровича. Спорьте друг с другом только с реверансами. Если бы социал-демократия в своей политике, пропаганде, агитации, полемике применяла бы беззубые, никого не задевающие слова, она была бы похожа на меланхолических пасторов, произносящих по воскресеньям никому ненужные проповеди.
Ленин стал со смаком рассказывать как мастерски умел ругаться Маркс, как хорошо ругается его зять Лафарг и вообще, как в этом отношении сильны все французские политики, умеющие "так замазать морду противника, что он ее долго не может отмыть".
- Нам, - сказал я, - у французов в этом отношении учиться нечего, у нас для сокрушения противника, даже партийного товарища, есть бубновый туз. Я до сих пор не могу забыть, с какой быстротой вы занесли меня в категорию злейших врагов и каким потоком ругательств меня наградили - как только узнали, что в области философии я не придерживаюсь ваших взглядов.
- Вы правы, на этот раз абсолютно правы; все, уходящие от марксизма, мои враги, руку им я не подаю и с филистимлянами за один стол не сажусь.
По поводу ухода от марксизма у нас снова поднялся спор о философии, почти повторение сцен на rue du Foyer, но на этом я останавливаться уже не буду. С 9 часов вечера до половины 12-го мы шагали {334} взад и вперед по quai du Montblanc. "Нужно уходить, думал я, говорить больше не о чем".
Ленин предупредил меня:
- Разговор я прекращаю и ухожу. Разговор был не бесплоден, - он многое для меня уяснил. В нашей организации вы, конечно, не останетесь, но если бы даже это и случилось, на какое-либо мое содействие вообще и в деле отъезда в Россию в частности, не рассчитывайте и не надейтесь.
Не подавая мне руки, Ленин повернулся и ушел. А я ушел из большевистской организации.
{335}
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Не могу окончить воспоминания о встречах с Лениным только словами, что я ушел из большевистской организации. Философские дебаты с Лениным, мои и других, имеют большое продолжение, а главное - историческое заключение, похожее на вымысел, на бред - пораженного сумашествием мозга.
"Меморандум", как назвал Ленин врученную мне тетрадку в 11 страниц, следует назвать, если не считать двух ругательных писем по адресу Канта (судя по всем признакам он остался им непрочитанным), посланных в Сибирь Ленгнику, первым "философским произведением" Ленина, во всяком случае, его первым выступлением против "махистов". Он бережно хранился у меня до осени 1919 г., когда погиб самым нелепым образом почти со всем моим "архивом", т. е. разными политическими документами, письмами, рукописями, - вещами, обычно накапливающимися у всех участвующих в общественной и литературной жизни. Корзина с этим архивом была украдена на вокзале в Тамбове. Вор, конечно, думал найти в ней нечто для себя ценное, а нашел лишь исписанную "бумагу". Впрочем, в то время и она была ценностью - курительная бумага отсутствовала и нужно полагать архив в этом направлении и был утилизирован.
Так погиб ленинский меморандум, письма ко мне Э. Маха, М. И. Туган-Барановского, Максима Горького (за 1915-1917 г.), Андрея Белого, В. М. Дорошевича, издателя "Рус. Слова" И. Д. Сытина и много всякого другого добра.
{336} Меморандум Ленина тем интересен, что он в своем роде краткая "пролегомена" к "имеющей" в будущем появиться книге. В нем, как и в том, что я слышал от Ленина в июне на rue du Foyer и в сентябре на quai du Montblanc, заложены все основные "гносеологические" мысли написанной им в 1908 г. книги "Материализм и эмпириокритицизм" с подзаголовком: "заметки об одной реакционной философии".
Для этой книги, составленной с невероятной быстротой в Женеве, Ленин в Лондоне, в Британском музее, привлек груду произведений. Мы находим у него выдержки и ссылки на Маха, Авенариуса, Петцольта, Карстаньена, Беркли, Юма, Гексли, Дидро, Вилли, Пуанкаре, Дюгем, Лесевича, Эвальд, Вундта, Гартмана, Фихте, Шуппе, Шуберт Зольдерн, Дицгена, Фейербаха, Грюна, Ремке, Пирсона, А. Рея, Каруса, Освальда, Ланге, Риккерта и на легион других.
За полгода, потраченные Лениным на составление книги, и тем более за три недели визитов в Британский музей, он не был в состоянии с должным вниманием прочитать множество книг неизвестных ему философов. В его "Философских тетрадях" - о них речь позднее - есть такая фраза: "кажись, интересного здесь нет, судя по перелистыванию". Этим методом - "перелистыванием", примененным к 1200 страницам мною принесенных ему сочинений Авенариуса и Маха, он несомненно пользовался и в отношении подавляющего числа им указываемых философов. Он не столько читал их, сколько "перелистывал", с целью найти там нечто "интересное", на что он мог бы накинуться коршуном.
Не в этом одном оригинальность его книги. Она составлялась в пылу ража, состоянии столь характерном для Ленина.
В письме к М. Горькому он писал, что читая "распроклятых махистов" (русских) бесновался от негодования. Я скорее себя дам четвертовать, чем соглашусь участвовать в органе или коллегии подобные вещи проповедующей".
Беснование сделало книгу {337} Ленина уником, - вряд ли можно найти у нас другое произведение, в котором была бы нагромождена такая масса грубейших ругательств по адресу иностранных философов - Авенариуса, Маха, Пуанкаре, Петцольта, Корнелиуса и других. Ленин тут работал поистине "бубновым тузом". У него желание оплевать своих противников; он говорит о "ста тысячах плевков по адресу философии Маха и Авенариуса".
По выходе книги Ленина рецензент "Русских Ведомостей" (Ильин) писал, что в ней "литературная развязность и некорректность доходят поистине до геркулесовых столбов и переходят в прямое издевательство над самыми элементарными требованиями приличия".
Л. И. Ортодокс-Аскельрод (ее рецензия в "Современном Мире"), хотя и была в области философии единомышленницей Ленина, тоже возмутилась грубостью его книги. "Уму непостижимо, восклицала она, как это можно нечто подобное написать, а написавши не зачеркнуть, а не зачеркнувши не потребовать с нетерпением корректуры для уничтожения нелепых и грубых сравнений". Ортодокс не знала, что перед нею был текст после "корректуры", т. е., по настоянию сестры Ленина, уже подчищенный и сильно смягченный. Трудно даже себе представить, что в нем было до исправления!
Чем же объяснить раж и беснование, с которым Ленин составлял свою книгу?
В ней он писал:
"Ни единому из профессоров, способных давать самые ценные работы в специальных областях - химии, физике, нельзя верить ни в одном слове, когда речь идет о философии. Почему? По той же причине, по которой ни единому профессору политической экономии способному давать самые ценные работы в области специальных исследований, нельзя верить ни в едином слове, когда речь заходит об общей теории политической экономии. Ибо эта последняя такая же партийная наука в современном обществе, как и гносеология. В общем {338} профессора-экономисты не что иное как ученые приказчики класса капиталистов, а профессора философии приказчики теологов".
Такая декларация, а в связи с нею я не могу не вспомнить плехановских ведьм с красными, желтыми и белыми глазами! - полная важных и, как увидим в дальнейшем, страшных выводов. Если ни одному философу нельзя верить ни в едином слове - тогда совершенно ясно, с каким априорным презрительным отрицанием всего того, что они писали - должен был их читать Ленин. Мог ли он делать серьезные усилия понять Авенариуса или Маха, когда он заранее был убежден, что ни единому слову их верить нельзя?
"Философская сволочь" - как Ленин называл всех неразделяющих гносеологию диалектического материализма, по самой природе своей обладать истиной неспособна. Познание законов общественной жизни, общей теории политической экономии, - именно потому, что гносеология, теория познания вообще есть партийная наука - может быть только привилегией партии, возглавляемой Лениным. С этой точки зрения самый малюсенький большевик всегда выше самого большого "буржуазного" ученого или философа. Обладание, подобно церкви, истиною позволяет членам партии видеть в себе существ особой, высшей породы, касты, принцев духа, носителей "объективной истины". Теория Маркса, возглашал Ленин, есть объективная истина, а все вне ее - "скудоумие и шарлатанство". "Поэтому потуги создать новую точку зрения в философии характеризуют такое же нищенство духа, как потуги создать "новую теорию стоимости", "новую теорию ренты!" и т. д.".