Со стороны аула с криками восторга мчится кавалькада всадников, выполняя на полном скаку лихую джигитовку. Впереди в папахе и в синей черкеске с серебряными газырями, с развернутыми за спиною белыми крыльями башлыка и пионерским галстуком на шее скачет на золотистом скакуне юный всадник. Его смуглое лицо сияет счастьем. Вот она, невиданная птица! Совсем рядом! С седла ее можно даже потрогать рукой. Мальчуган гарцует на скакуне у самолета, и алый галстук переливчато вьется на ветру. Юный джигит не знает, как достойней выразить свою радость.
Потом был митинг. Играла музыка. Плясали лезгинку.
С того дня и завязалась у нас дружба с пионером из дагестанского аула. Он любил стихи и песни. На память о нашей встрече я подарил ему свою книгу с автографом.
Когда мы улетали домой, в Москву, и наш самолет пологими кругами набирал над аулом высоту, я через борт долго наблюдал за своим новым другом. Взобравшись на острый выступ скалы, он прощально размахивал над головой то папахой, то красным пионерским галстуком. Его синяя черкеска отчетливо выделялась на светлокаменной скале.
И мне почудилось, что я стою рядом с ним на той скале и провожаю уходящий в поднебесную высь серебряный самолет. Крылья его становятся все меньше и меньше, и он уже похож на затерявшуюся в необъятном небе легкую птицу...
С тех давних пор много раз пролетали птицы над горным аулом: осенью — с севера на теплый юг, весной обратно — с юга к родным гнездам.
И вот однажды в Москве, на проспекте Калинина, я совсем нечаянно повстречал своего дагестанского друга. Мы оба обрадовались встрече. Друг был счастлив, он держал в руках книгу.
— И у меня вот вышла новая книга! Теперь и я могу отдать свой долг...
Вынув перо и не говоря больше ни слова, друг тут же на улице написал на титульном листе своей книги:
«Моему дорогому Ивану Рахилло — с давней и верной дагестанской любовью. Расул Гамзатов».
Этот эпизод вспоминается мне всякий раз, когда я слышу песню «Журавли»:
Стихи этой прекрасной, удивительно задушевной песни сочинил тот мальчуган с которым мы встречались еще до войны в далеком дагестанском ауле. А музыку написал композитор Ян Френкель.
И снова припомнилось мне то утро. Белая скала. На скале мальчуган в синей черкеске. Наверное он уже тогда летел в своем горячем воображении на том самолете, похожем на одинокую птицу.
«ШКОЛЬНЫЙ ВАЛЬС»
Каждый раз, когда я слышу «Школьный вальс» Дунаевского, мне неизменно вспоминается один далекий предвесенний вечер.
...Вечер полон звезд. Их таинственный свет незримо струится на землю, на заснеженные поля, и снег, чудится, в сиреневых сумерках тоже светится. В широких розвальнях я отвожу на станцию к московскому поезду народного артиста, солиста Большого театра, «его величество», как величали мы прославленного певца в нашей писательской коммуне, где за вечерним чаем Вересаев читал ему свои записки о Пушкине, а Новиков-Прибой — отрывки из еще неопубликованного романа «Цусима».
Вороная кобыла Ночка, застоявшаяся в конюшне, резво набирает скорость, радостно выбрасывая в брызгах снега сухие легкие ноги. Но я придерживаю ее, — сразу за поворотом, у школы, дорога накатисто уходит вниз к Москве-реке.
Артист лежит на сене, укутанный по самые брови в меховую шубу. Мы земляки, и разговор у нас ведется о прошедших праздниках, о нашем далеком детстве, о новогодних колядках под окнами украинских хаток, где девчата хором голосисто славили хозяев, желая им всякого добра и здоровья, о народных песнях и гаданиях. И словно в ответ на наши воспоминания в вечерней полумгле весело зазвенели ребячьи голоса. Артист приподнялся на локте, прислушался.