Затем он начал подниматься в гору, сперва шагая через березовые и дубовые рощи, затем — через сосновый бор и заросли ракитника, и наконец карабкаясь по уступам из красного камня, где лишь изредка встречался мастиковый кустарник да покрывал камни мох. Он уже думал, что достиг цели, но еще два дня перед ним была вся та же картина, а над головой нависало небо, и где-то далеко внизу зеленела долина. Бывало, часами он видел перед собой лишь посверкивающий косогор, изредка поросший чахлыми кустиками, и тяжелые синие небеса нависали так низко, что казалось, их можно коснуться рукой. Затем тропа вильнула и скалы расступились, открывая длинное ущелье, поросшее соснами, а за ним — лес, волнами спускающийся в низину, где виднелись города, а вдали, в многих днях пути, — еще одна горная гряда. Для чьих-нибудь глаз это было бы ужасное зрелище, напоминающее путнику, как далеко он ушел от себе подобных, сколько опасностей подстерегает его в пустынных местах и как беззащитен перед ними человек. Но Отшельник так сроднился с уединением и испытывал такую любовь ко всем созданиям Божьим, что ему и голые скалы пели о своем Создателе, а раскинувшиеся просторы свидетельствовали о Его величии. Так что слуга Его продолжил свой путь не убоявшись.
Но однажды утром, преодолев множество крутых уступов, на очередном изгибе тропы он внезапно остановился и замер, потому что внизу не увидел равнины, где бы сверкали огнями города, а лишь серебряная гладь колыхалась до самого края мира. Отшельник понял, что это море, и страх охватил его: жутко было смотреть, как колышется пространство до самого горизонта, и чем больше он глядел, тем больше ему казалось, что и земля под его ногами качается. Но он тут же вспомнил, как Христос ходил по воде, и даже Мария Египетская, бывшая раньше великой грешницей, пересекла реку Иордан, не замочив ног, когда шла к святому Зосиме за причастием; и сердце Отшельника успокоилось, и, спускаясь с горы, он запел: «Море восславит тебя, Господи».
Весь день море то виднелось вдали, то исчезало из виду, но к ночи он добрался до расселины и улегся спать в сосновом бору. Его путешествие длилось уже шесть дней, и он все чаще с тревогой думал о своем саде, но потом сказал себе: «Что с того, если сад мой увянет, если я увижу святого человека и вместе с ним восславлю Господа?» И более он не унывал из-за этого.
Встал он еще до рассвета и в свете звезд вышел из леса, давшего ему ночлег. Теперь ему предстояло карабкаться по склону высокого утеса, хватаясь голыми руками за уступы в скале, и чем выше он забирался, тем дальше выдвигалась скала, нависая над ним и словно бы пытаясь его столкнуть. Он стер ноги и рассек руки до крови, но к тому времени, как солнце уже опускалось в море, добрался до маленького плато и в красном закатном свете увидел скалу с выдолбленной в ней дырой, где сидел святой.
Отшельник упал на колени, вознося хвалу Господу, затем поднялся и побежал к скале. Добравшись до нее, он смог рассмотреть, что святой уже очень стар, у него длинная седая борода и облачен он в козью шкуру. Старик сидел без движения, сложив руки на коленях, и его покрасневшие глаза были обращены в сторону заходящего солнца. Возле него стоял мальчик, одетый в шкуры, и отгонял от его лица мух, но те постоянно возвращались и садились на его щеки, мокрые от слез.
Казалось, он не видел и не слышал, как подошел Отшельник, а лишь сидел недвижимо, покуда мальчик не сказал:
— Отче, здесь паломник.
Тогда он заговорил и сердито спросил, кто явился сюда и чего ищет.
Отшельник ответил:
— Отче, слава о твоей святости дошла до меня, хоть я и живу далеко отсюда, и я, сам живущий в пустыни, хоть и недостойный сравнения с тобою, подумал, что мне стоит пересечь горы и встретиться с тобой, чтобы мы могли сесть вместе и побеседовать, вознося хвалу уединенной жизни.
Святой отвечал:
— Глупец, как могут двое сидеть вместе и возносить хвалу уединению, если, делая так, они разрушают то, что собрались восхвалять?
Отшельник был невероятно пристыжен этими словами. Он всю дорогу думал, что скажет святому, и повторял придуманное много раз, но теперь собственные слова казались ему такими же бессмысленными, как треск хвороста, сгорающего под котлом.
И все же он собрался с духом и продолжил:
— Истинно так, отче; но разве не могут двое грешников, сидя рядом, вознести хвалу Христу, давшему им вкусить блаженство одиночества?
Однако в ответ прозвучало лишь: