Выбрать главу

Окончательно запутавшись, мы махнули рукой на книги, решив положиться на ружья и специально снаряженные пулевые патроны. На Бумку надежды не было, потому что, по Семенову, из десяти промысловых лаек только одна или две идут на медведя. Остальные могут стать причиной гибели охотника: убегая от медведя, они бросаются под ноги охотнику и валят его на землю.

Сегодня мы конопатили избушку у Паничевских озер, поправляли нары, навешивали дверь, а Бумка гоняла птиц. Сначала набросилась на куликов-плавунчиков. Перед самым вылетом в теплые края эти удивительные птицы-кораблики, зимующие в открытом море среди крутых волн и шквальных ветров, любят посидеть на суше.

Бумку они подпустили буквально на полшага, потом сорвались у самого собачьего носа, пролетели десяток метров и опустились на берег. Собака мотнула головой и трусцой направилась к куликам. Те снова взлетели и снова сели чуть дальше.

На помощь к плавунчикам явился кулик большой улит и заорал так, словно его режут. Он сидел на выбеленной дождями и солнцем коряге, дергался и вертелся буквально в метре от собаки. Разгневанная Бумка бросилась к коряге, встала на нее передними лапами и возмущенно гавкнула. И началось. Кулик, часто-часто трепыхая серповидными крыльями, мечется над берегом, зарослями тальников, болотцем, а Бумка — за ним, не разбирая дороги.

Мы сначала обрадовались: оказывается, у нашей собаки есть голос и охотничья хватка. Но спустя два часа Лёня заявил:

— Ну и дура!

Собака была отозвана, кулик улетел по своим делам, а для нас наступила сущая мука. Стоило где-либо промелькнуть стайке чечеток или свистнуть вездесущему поползню, Бумка срывалась с места и поднимала неистовый лай. Пришлось выломать палку-дисциплинометр.

К обеду мы кончили ремонт, отправились к «Дриаде». Разгулявшийся ветер пригнал из-за сопок настоящий дождь.

Там, где лиственницы растут не столь часто, весь мох в темных шляпах мороженых маслят. В лощинках, почти у самой воды, где воздух теплее, я нашел три свежих гриба, а Лёня целый десяток. Еще бы столько на суп.

Уже слышен рокот Лакланды, как вдруг Лёня находит нашу сковороду. У куста шиповника лежит желтая полиэтиленовая канистра, в которой мы храним растительное масло. Вернее, не канистра, а половина ее. Сколько было масла, столько и отгрызано. Здесь же валяется и крышечка от канистры. Конечно, это работа медведя. Становится жарко. Мчимся к «Дриаде». Натыкаемся на порванную камеру-шлюпку и кучу перьев, оставшихся от нашей единственной подушки.

Выскакиваем на берег и облегченно вздыхаем. Плот на месте. Кусок брезента закатан в сторону, в реке полощется угол матраца. Но основной груз цел!

У плота медвежьи следы, свежехонькие.

Звонкий лай Бумки за высоким тальником словно будит нас, и мы бросаемся на помощь собаке. Полуползком, стараясь не греметь сапогами, выныриваем на галечную косу. По косе, пластаясь в длинных прыжках, несется Бумка, а от нее удирают два небольших куличка…

Прошло с полчаса. Бумка получила очередную выволочку и куда-то умотала. Мы подсчитали потери.

Медведь не тронул мешков с крупами и сахаром, банки с медом. В целости остались сгущенное молоко и другие консервы. Правда, на всех банках с конфитюром оставлены чуть заметные царапины, но на большее медвежьей смекалки не хватило. Съедено все сливочное масло, исчез мешочек с сухой картошкой. Лёня кается, что в шлюпку-камеру он вчера бросал хариусов. Сковорода была чистой. Но она, наверное, так пропиталась запахом жареной рыбы, что сама показалась медведю лакомым кусочком. А вот зачем косолапый расправился с подушкой и матрацем?

Бумкин лай доносится откуда-то с верховья реки. Там тайга подступила к самой воде, и мне не хочется без толку гонять по чащобе. Но Лёня уже нырнул под высокие лиственницы и почти слился с тайгой.

Бумка лает в конце поляны, ее почти не видно в зарослях иван-чая. Подыскиваю добрую палку, наклоняюсь… Над Бумкой, у самой вершины лиственницы, огромный темный ком.

— Медведь! — скорее угадываю, чем слышу слова Лёни. Лицо брата вытянулось, рот чуть приоткрылся, глаза куда-то убежали.