Через несколько дней встретился охотник-мансиец с медведем. Мишка едва шел по лесу: охал, кряхтел, хромал. На спине его вырос большой горб.
— Что с тобой, сосед? — спрашивает охотник своего друга.
— И не спрашивай, — жалуется медведь. — Подкрался ко мне сзади кто-то, когда тушу лося поднимал, да как ударил дубиной, чуть спину не сломал. Едва я лапы унес. А теперь вот горб вырос…
Стыдно стало охотнику. Пошел он домой, отругал снова жену, велел ей приготовить больше кушаний и позвать медведя на угощение, чтобы загладить свою вину. Так и сделали. Жене охотника стыдно было, и она закрыла лицо платком, чтобы гость не видел, как она краснеет.
С той поры мансийцы каждый год устраивали праздник в честь медведя, женщины закрывали, лицо при гостях, медведь же так и остался горбат.
Айна умолкла. Ребята тоже сидели молча. Тонко звенели комары да журчал ручей по камням.
— Это ты, Айна, к чему-то рассказала, — усмехнулся Ваня.
— К чему? Медведю праздник не везде делают. Лицо женщина не везде закрывает. А медведь везде горб носит.
— Ну и что? — нетерпеливо спросил Миша. — И хорошо, что праздник медведю не стали делать и чадру эту, или как ее у вас называют, женщины сняли. А медведь и так проживет…
Через несколько дней маленький отряд полностью закончил свою работу. Ваня и Айна вызвались довезти до базы партии немудрое имущество отряда — рюкзаки, спальные мешки, палатку, буссоли, рулетки и оставшиеся продукты. От главной базы было недалеко до фактории, и Айна намеревалась добраться до нее пешком. Ваня же, сдав имущество, должен был спуститься на лодке за оставшимися товарищами и, захватив их, плыть в низовья реки до главной базы.
Узкая долбленая осиновка легко рассекает светлые струи реки. Журчит вода под носом лодки, разбегается от бортов мелкая рыбешка — вандыши. Ваня и Айна, стоя в лодке, отталкиваются легкими шестами, и осиновка, несмотря на сильное встречное течение, легко и быстро идет вперед.
От охотничьей избушки, где остались Петр Иванович и Миша, до базы партии двенадцать километров. Ехали молча, но когда за поворотом реки показались строения и палатки партии, молодые люди словно спохватились.
— Ну, что молчишь, Ванья? — не вытерпела девушка. — Ты рад, что едешь домой?
— Нет, Айна. Не хочется уезжать…
— Почему?
— Не знаю…
— Ты давно не был свой дом.
— По своим я соскучился, конечно. Но уезжать… Нет, я еще хотел бы побыть здесь.
— А все равно надо. Домой надо, потом учиться надо. Тебе меньше учиться. Мне долго. Очень дольше… — В голосе девушки грусть, растерянность.
— Ну, это не беда, — пытается успокоить Ваня. — Летом будешь у отца. А зимой тоже скучать не будешь. Подруг заведешь, друзей.
— А ты тоже заведешь подруг и друзей?
— Ну, друзей, может быть. А подруг — нет.
Айна смеется и озорно грозит пальцем.
— Ой врешь, Ванья…
— Я вру? Хочешь вот поклянусь…
— Поклянусь?
— Ну да. Слово дам, значит, обещание.
Айна минуту молчит, а потом серьезно и тихо говорит:
— Дай слово, Ванья. Я тоже дам слово.
— Я буду писать тебе, Айна. Только ты напиши первая и дай свой адрес. Мой-то ты знаешь.
— Напишу, Ванья…
Лодка мягко ткнулась в прибрежный галечник. Быстро выгрузили и сдали скарб завхозу партии. Сели на камень возле лодки, угостили вареным мясом крутившихся тут же Соболя и Туся.
Айна первая поднялась.
— Мне пора, Ванья.
Она опустила голову, вздохнула.
— Напишешь?
— Напишу. И ты пиши, Айна. Мы обязательно встретимся, ты веришь?
— Я верю… Знаешь, Ванья. Не бери с собой Дамка. Она старый. Отец возьмет ее на факторию. Будет заботиться. Не бери…
— Ладно, Айна, не возьму.
Постояли молча.
— Теперь иди, Ванья.
Она легонько повернула его к реке и вдруг неожиданно обняла сзади, поцеловала в щеку и, не успел Ваня повернуться, отскочила.
— Иди, Ванья. До свиданья.
Она быстро перескочила с камня на крутой берег и скрылась в тальянке. Следам метнулся Тусь.
…Ваня кликнул Соболя и столкнул лодку. Когда течение вынесло осиновку на середину раки, Ваня оглянулся. На высоком берегу девушка махала рукой. Рядом стояла собака.