Кстати, о Рындичевиче - а его-то почему нет? Нарушение обычая. Пиво с таранькой - это бог с ними, про них я сказал, чтобы полюбоваться выражением лица Артурыча, но сам Рындя должен быть здесь, как штык. Не встретить после такого заброса!… Ему прежде всех должно быть интересно, как там и что, самому придется не раз идти. Неужели не управился со своим академиком? Подождем еще.
Спускаюсь вниз, прохожу мимо новой старицы лугом до конца излучины, нахожу тот родничок и - ввиду отсутствия пива - пью воду из ладоней. Хороша и эта вода, да не та, глиной отдает. И вода не та, и река не та - да и я вернулся малость не таким. Обеднил свою жизнь…
Возвращаюсь наверх: нету моего Святослава свет-Ивановича! По меже между кукурузой и подсолнухами иду к шоссе, а по нему к автобусной остановке.
…У автовокзала мой автобус останавливается как раз возле газетного киоска на перроне. Замечаю там местную газету с портретным некрологом на первой странице. Беру: мать честная, - академик Е.И.Мискин скоропостижно скончался вчера от… кровоизлияния в мозг! Выходит, оплошал Рындя?
Влетаю в кабинет Багрия. Артур Викторович ждет меня - и видно по нему, что ждет давно и с тревогой. Вскакивает, сжимает в объятьях:
- Ну, хоть с тобой-то все хорошо! Молодчина, отлично справился.
- А что со Славиком? - я высвобождаюсь, вижу на столе шефа ту же газету с некрологом. - Где он?
- Сидит.
- Как сидит?
- Так сидит. В камере предварительного заключения, под следствием. Выяснение личности, побудительных причин и прочего… Говорил же ему, говорил не раз: тоньше надо работать, деликатней! Ну, что это: взял и выключил энергию…
Багрий усаживается на край стола, закуривает, рассказывает.
Рындичевич совершил 15-часовой заброс и появился в Институте нейрологии перед концом рабочего дня - в амплуа профсоюзного инспектора по технике безопасности и охране труда. В лабораторию Мискина на четвертом этаже он поднялся за час до взрыва баллона, в самый разгар подготовки опыта. Момент был не из самых удачных - и Мискин (низкорослый, лысый, бородатый, с высоким голосом и пронзительным взглядом… не из симпатяг был покойный) сразу принялся его выпроваживать: у нас здесь-де все в порядке, я директор института и за все отвечаю. На это Рындя резонно, хотя и не совсем тактично заметил, что одно из другого не вытекает (то есть, что раз здесь директор, то непременно и порядок) и он желал бы все-таки осмотреть. Академик и директор сразу несколько подзавелся, взял тоном выше: такие осмотры надо проводить в рабочее время, а сейчас день окончен, и нечего посторонним в такую пору шляться по лабораториям.
- Так я именно и прибыл для проверки ваших работ в вечернее время, - снова резонно ответил «инспектор», - поскольку именно на такое время у вас приходится наибольшее число нарушений ТБ… - И он перешел к делу. - Вот первое нарушение я имею перед глазами, - он указал на баллон возле камеры-операционной, - так работать нельзя. Надо упрятать его за прочную решетку, а лучше вынести в коридор, там закрыть и провести в лабораторию сквозь стену трубу.
- Послушайте, да катитесь вы!… - Мискин все более терял терпение; настроенный вести опыт, он и думать не хотел, чтобы откладывать да переделывать. - Мы всегда так работали, все так работают - и ничего.
- И незаряженное ружье стреляет раз в год, товарищ директор, - парировал Рындичевич. - Сатураторщики и то место зарядки сифонов газводой не забывают обрешетить, а там давления не те, что в этом баллоне. Так что я вынужден настаивать на ограждении. Иначе работать не разрешаю.
- Вы - мне?! - поразился академик.
Так, словом по слову, и разыгралась та безобразная сцена, в которой низенький Мискин, распаленный и багровый, наступал на Рындичевича, орал противным голосом: «Да как вы смеете препятствовать моим исследованиям?! Вас самого надо упрятать за решетку… в зоопарке! И откуда вас такого выкопали: обрешетить… газвода… Тэ-Бэ… я тебе покажу Тэ-Бэ!» И его сотрудники подавали реплики, и даже собака в камере, привязанная на столе, но еще не оперированная, разразилась возбужденным лаем.
- А, да што я буду с вами разговаривать! - и «инспектор» подошел к лабораторному электрощиту, повернул пакетные выключатели (индикаторные лампочки приборов погасли), стал под щитом в непреклонной позе. - Не будете работать, пока не переделаете!…
Я слушаю, и мне становится не по себе. С одной стороны, чувства Славика- можно понять: прибыл спасать человека - и нарвался на такое. А с другой… вот ведь как подвела его простоватость, та простота, которая действительно хуже воровства. «Имею право» - и попер. В самый разгар подготовки эксперимента. Надо же хоть немного читать в душах! В такой ситуации не то что академик, привыкший чувствовать себя в своем институте царем и богом, - рядовой экспериментатор и то может броситься с кулаками.
- Подите во-он! - орал, подступая к «инспектору», Емельян Иванович, у которого побагровела даже лысина. - По какому праву?! Вы хулиган, бандит! Сейчас же вызвать сюда охрану, милицию… а… а!…
И он вдруг дернулся, опрокинулся на спину.
- Глубокий инсульт с поражением жизненно важных центров мозга, - закончил рассказ Багрий. - Он ведь гипертоник был, Емельян-то Иванович, да еще с импульсивным, холерическим темпераментом… От такой напасти если кто и мог его спасти, то только он сам. Смерть наступила через полчаса. Ну, а далее… прибежала охрана, прибыла милиция. Никаких документов у Святослава Ивановича, подтверждающих, что он инспектор, естественно, не оказалось, ничего объяснить он не мог. Вот и…
- Но взрыва-то не было?
Артур Викторович смотрит на меня с иронией, отвечает фразами из анекдота:
- «Но больной перед смертью пропотел?» «О, да!» «Вот видите»… Какое имеет значение, что не взорвался баллон, если академик помер!
- Самое прямое: вы же дали Рындичевичу невыполнимое задание. Смерть наступила через полчаса, то есть примерно в то же время, в какое Мискин погиб и от взрыва?
- Да.
- Так то, что моменты смерти от разных причин совпали в обоих вариантах, и говорит, что эти разные причины - внешний вздор, а глубинная одна - в характере и стиле работы покойного Мискина. И правильно вы хотели обойти ее на самых малых вариациях: чтобы взрыв баллона, не убив Мискина, хотя бы вразумил его. А то задали: никаких взрывов в лаборатории. Чтоб было тихо. Не могло быть тихо - уберегли голову Емельяна Ивановича от внешнего взрыва, так ее разнес взрыв изнутри!
Багрий смотрит на меня с одобрением:
- Да, и именно «разнес», ведь вскрывали череп-то… Растете, Саша, хорошо мотивируете. До этого заброса вы так еще не вникали… Все правильно, я в таком духе и объяснил Воротилину: его-де приказ, его и вина, пусть вызволяет Святослава Ивановича из каталажки. Но тому… тому тоже пусть это послужит хорошим уроком! Так нельзя… - шеф снова светло смотрит на меня. - А по-настоящему, Саша, выручили своего друга Рындю вы - вашим сверхзабросом и его результатами. Без этого Глеб А. и пальцем бы более не шевельнул. Нет, молодец, герой, требуйте теперь, что угодно!
О, момент упускать нельзя. Я настолько вырос в глазах Артурыча, что он со мной даже на «вы».
- Отпуск на неделю с завтрашнего дня.
- На неделю?! - тот соскакивает со стола. - И это сейчас, когда ты остался один! Ты в своем уме?… Два дня - и не с завтрашнего, а после возвращения Рындичевича.
- Четыре, Артурыч. Надо!
- Трое суток - и ни часа больше.
Вот, пожалуйста, проси у него!… Тогда было три дня - и теперь. Смотаюсь в Горки. Сейчас май, в сельхозакадемии экзаменационная сессия - Клава должна быть там. Помнит ли она голубоглазого блондина, с которым разминулась прошлым летом у Прони? Ничего, увидит - вспомнит. Не может такого быть, чтобы у нас с ней ничего не было - не в прошлом, так в будущем.
