Или вот в той стыковке, на исправлении которой отличился Славик: попробуй оптимально израсходовать тонну сжатого воздуха, да еще при управлении с Земли. А больше нельзя. «Запас карман не тянет». Черта с два, еще и как тянет: запас - это вес.
Так и с самолетами. Аксиома сопромата, возникшая раньше сопромата: где тонко, там и рвется. А сделать толсто, с запасом прочности - самолет не полетит. Вот и получается, что для авиационных конструкций коэффициенты запаса прочности («коэффициенты незнания», как называл их нам лектор в институте) оказываются меньше, чем для наземных машин. Стараются, чтоб меньше было и незнания - берут точными расчетами, качеством материалов, тщательностью технологии… а все-таки нет-нет да и окажется где-нибудь слишком тонко. И рвется. Тысячи деталей, десятки тысяч операций, сотни материалов- попробуй уследи.
И тем не менее уследить надо, иначе от каждого промаха работа всех просто теряет смысл.
…Там, внизу, приподняли кабину - сплюснутую, изогнутую вбок. Один поисковик поднялся сюда за портативным газорезательным аппаратом, сейчас режут. Вот отгибают рейки, поисковик проникает внутрь. Я представил, что он может там увидеть, - дрожь прошла между лопаток. Э, нет, стоп, мне это нельзя! Немедленно отвлечься!
Поднимаюсь, иду к палаткам. Хорошо бы еще что-то поймать на свой видеомаг. О, на ловца и зверь бежит… да какой! Сам генеральный конструктор Бекасов, изнывая от ничегонеделания и ожидания, прогуливается по меже между молодыми подсолнухами и молодой кукурузой, делает разминочные движения: повороты корпуса вправо и влево, ладони перед грудью, локти в стороны. Ать-ать вправо, ать-ать влево!… Как не снять? Нацеливаюсь объективом, пускаю ленту. Удаляется. Поворот обратно. Останавливается скандализованно:
- Эй, послушайте! Кто вам позволил?
Я снимаю и эту позу, ошеломленное лицо, опускаю видеомагнитофон:
- Извините, но… мне нужно.
- А разрешение спрашивать - не нужно?! Кто вы такой? Уж не корреспондент ли, чего доброго?
- Нет… - Я в замешательстве; не знаю, в какой мере я могу объяснить Бекасову, кто я и зачем это делаю.
- Тс-с, тихо! - Артур Викторович, спасибо ему, всегда оказывается в нужном месте в нужное время. - Это, Иван Владимирович, наш Саша, Александр Романович. Он отправится в прошлое, чтобы исправить содеянное. Ему делать можно все, а повышать на него голос нельзя никому.
- Вон что!… - Теперь и Бекасов в замешательстве, ему неловко, что налетел на меня таким кочетом; смотрит с уважением. - Тысячу извинений, я ведь не знал. Пройтись так еще? Могу исполнить колесо, стойку на руках - хотите? Ради такого дела - пожалуйста, снимайте.
- Нет, спасибо, ничего больше не надо.
Конечно, занятно бы поглядеть, как знаменитый авиаконструктор проходится колесом и держит стойку, но мне это ни к чему: эти движения симметричны во времени; только и того, что в обратном прокручивании колесо будет не справа налево, а слева направо. А его ходьба с поворотами да ошеломленное лицо - это пригодится.
- Са-ша! - Багрий полководческим жестом направляет меня обратно на обрыв.
Иду. Почему, собственно, он нацеливает меня на годовой заброс? А ну как сейчас выяснится, что это диверсия, взрывчатку кто-то сунул… хотя у нас такого вроде не бывает. Тогда все меняется, заброс на сутки, даже на часы?… Нет. Второй самолет упал так, вот в чем закавыка. Одной конструкции и с одного завода. Слабина заложена при изготовлении, а то и в проекте.
V. Цель требует гнева
Снова ложусь над обрывом в том месте, где примял траву. Стало быть, будущее для меня - в прошлом. Год назад… это были последние недели моей работы в том институте. Я сознавал, что не нашел себя в микроэлектронике, маялся. Даже раньше времени ушел в отпуск. А сразу после отпуска меня зацапал Багрий-Баг-реев, начал учить, драить и воспитывать. Так что эти отрезки моей жизни наполнены содержанием, менять которое накладно… Отпуск? О, вот зацепка: шесть дней на Проне - есть такая река в Белоруссии. Шесть дней, которые я хотел бы пережить еще раз. Только целиком-то теперь не придется… Первые дни - финиш заброса, последние - просвет. Даже не последние, а все три дня от момента встречи с Клавой пойдут под просвет. Да, так: там у нас с нею все началось и кончилось, никаких последствий в моей дальнейшей жизни это не имело - содержание этих дней можно изменить.
Жаль их, этих трех дней, конечно. Впрочем, в памяти моей этот вариант сохранится. А то, что из ее памяти он исчезнет, даже и к лучшему. И для меня тоже: снимется чувство вины перед нею. Все-таки, как говорят в народе, обидел девку. Обидел, как множество мужчин обижает многих женщин и девушек, ничего нового - а все нехорошо.
Похоже, что эти четверо внизу что-то нашли: собрались вместе, осматривают, живо жестикулируют. Двое с найденными предметами быстро направляются вверх, двое остаются там, собирают свои приборы.
Я тоже поднимаюсь, иду к палаткам: наступает то, что и мне следует знать досконально. Двое поднимаются из-за края косогора: первым долговязый немолодой, с темным морщинистым лицом, руководитель поисковой группы, за ним другой - пониже и помоложе. Оба несут какие-то серые обломки, аккуратно обернутые бумагой.
Бекасов, прогуливающийся все там же, при виде их резко меняет направление и чуть не бегом к ним:
- Ну?
- Вот, Иван Владимирович, глядите, - задыхающимся голосом говорит старший поисковик, разворачивает бумагу. - Этот из кабины достали, этот выкопали под правым крылом. А этот, - он указывает на обломок в руках помощника, - в трехстах метрах к северу от самолета валялся. И ступицы будто срезанные.
- Ага, - наклоняется Бекасов. - Значит, все-таки винты!
Я тоже подхожу, гляжу на обломки: это лопасти пропеллеров - одна целая и два куска, сужающиеся нижние части.
- Да винты-то винты, вы поглядите на излом, - поисковик подает Бекасову большую лупу на ножке.
Тот склоняется еще ниже, смотрит сквозь лупу на край одного обломка, другого. Присвистывает:
- А ну, все под микроскоп!
И они быстрым шагом направляются в шатер; я за ними. Возле входа курят и калякают главный инженер Николай Данилович, начцеха винтов Феликс Юрьевич и Лемех. При взгляде на то, что несут поисковики, лица у первых двух сразу как-то блекнут; главный инженер даже роняет сигарету.
- Похоже, что винты, - говорит на ходу Бекасов.
- Что - похоже? Что значит - похоже?! - высоким голосом говорит Феликс Юрьевич, устремляясь за ним в палатку. - Конечно, при таком ударе все винты вдребезги, но это ни о чем еще не говорит… - Однако в голосе его - паника.
В палатку набивается столько людей, что становится душно; на лицах у всех испарина.
- Сейчас посмотрим! - старший поисковой группы крепит зажимами на столике металлографического микроскопа все три обломка, подравнивает так, чтобы места изломов находились на одной линии; включает подсветки. В их лучиках изломы сверкают мелкими искорками-кристалликами.
Поисковик склоняется к окуляру, быстро и уверенно работает рукоятками, просматривает первый обломок… второй… третий… возвращает под объектив второй… Все сгрудились за его спиной, затаили дыхание. Тишина необыкновенная. Я замечаю, что средний кусок лопасти почти весь в чем-то коричнево-багровом. Засохшая кровь? Это, наверно, тот, что достали из кабины.
Поисковик распрямляется, поворачивается к Бекасову:
- Посмотрите вы, Иван Владимирович. Не то надрезы, не то царапины, и около каждой - зоны усталостных деформаций… - Он уступает место у микроскопа.