- Какие надрезы, какие царапины?! - Феликс Юрьевич чуть ли не бьется в истерике. - Что за чепуха! Каждая лопасть готового винта перед транспортировкой на склад оборачивается клейкой лентой - от кончика до ступицы! Какие же могут быть царапины?!
- Да, - глуховатым баском подтверждает главный инженер. - А перед установкой винта на самолет целостность этой ленты мы проверяем. Так что неоткуда вроде бы…
- Ну, а что же это, по-вашему, если не надрез?! - яростно поворачивается к ним Бекасов. - У самой ступицы, в начале консоли… хуже не придумаешь! Глядите сами.
- Позвольте! - начальник цехе приникает к объективу, смотрит все три обломка. Это очень долгая минута, пока он их смотрит. Распрямляется, поворачивается к главному инженеру; теперь это не мужчина «кровь с молоком» - румянец исчез, лицо белое и даже с просинью; и ростом он стал пониже. - О, боже! Это места, по которым отрезали ленту…
- Как отрезали? Чем?! - Бекасов шагнул к нему.
- Не знаю… Кажется, бритвой. Кто как… - и голос у Феликса Юрьевича сел до шепота. - Это ведь операция не технологическая, упаковочная, в технокарте просто написано: «Обмотать до ступицы, ленту отрезать».
…Даже я, человек непричастный, в эту минуту почувствовал себя так, будто получил пощечину. Какое же унижение должен был пережить Бекасов, его сотрудники, сами заводчане? Никто даже не знает, что сказать, - немая сцена, не хуже, чем в «Ревизоре»…
Завершается эта сцена несколько неожиданно. Лемех выступает вперед, левой рукой берет Феликса Юрьевича за отвороты его кримпленового, спортивного покроя, пиджака, отталкивает за стол с микроскопом - там посвободнее - и, придерживая той же левой, бьет его правой по лицу, бьет с полного размаха и в полную силу; у того только голова мотается.
- За Диму… За Николая Алексеича! За этих!… - Голос Петра Денисовича перехватывает хриплое рыдание, и дальше он бьет молча в общей тишине.
У меня, когда я смотрю на это, мелькают две мысли. Первая: почему Артур Викторович не вмешается, не прекратит избиение, а стоит и смотрит, как все? Мне не жаль этого горе-начальника, нет, - но ведь происходит эмоциональное укрепление данного варианта в реальности, прибавляется работа мне… Багрий не может этого не знать. Вторая: раз уж так, то хорошо бы запечатлеть видеомагом, чтобы обратно крутнуть при старте, - шикарный кульминационный момент! И… не поднялась у меня рука с видеомагом. Наверно, по той же причине, по какой и у Артура не повернулся язык - прервать, прекратить. Бывают ситуации, в которых поступать расчетливо, рационально - неприлично; эта была из таких.
- Хватит, Петр Денисович, прекратите! - резки командует Бекасов. - Ему ведь еще под суд идти. И вам, - поворачивается он к главному инженеру, - ведь и ваша подпись стоит на технокарте упаковки? - он уже не называет главного инженера по имени-отчеству.
- Стоит… - понуро соглашается тот.
- Но я же не знал!… И кто мог это знать?! - рыдает за микроскопом начцеха, отпущенный Лемехом; теперь в его облике не найдешь и признаков молока. Хороши бывают кулаки у летчиков-испытателей. - Хотели, как лучше!…
Я специалист по прошлому, но и будущее этих двоих на ближайшие шесть-семь лет берусь предсказать легко. И мне их не жаль.
…Хоть по образованию я электрик, но, великую науку сопромат нам читали хорошо. И мне не нужно разжевывать, что и как получилось. Сказано было достаточно: «надрез» и «усталостные деформации». Конечно, на азиале, прочнейшем и легком сплаве, из которого делают винты самолетов, след от бритвы, обрезающей ленту, не такой, как если чиркнуть ею по живому телу, - тонкая, вряд ли заметная глазу вмятина. Но отличие в том, что на металле надрезы не заживают - и даже наоборот.
Нет более тщательно рассчитываемых деталей в самолете, чем крыло и винт; их считают, моделируют, испытывают со времен Жуковского, если не раньше. (Сейчас в конструкторских бюро, наверно, и не считают, подбирают по номограммам; считают только студенты авиавузов в курсовых работах). Ночами ревут, тревожа сон окрестных жителей, стенды с двигателями или аэродинамические трубы, в которых проверяют на срок службы, на надежность в самых трудных режимах винты разных конструкций; по этим испытаниям определяют и лучшие сплавы для них. Лопасти винтов полируют, каждую просвечивают гамма-лучами, чтобы не проскочила незамеченной никакая раковинка или трещинка.
А затем готовые винты поступают на упаковку: центрированно укрепить каждый в отдельном ящике, а перед этим еще обмотать лопасти для сохранения полировки клейкой лентой. Последнее, наверно, не очень и нужно, но - «хотели ж, как лучше». О, это усердие с высунутым языком! И резали эту ленту, домотав ее до ступицы, тетки-упаковщицы - кто как: кто ножницами, кто лезвием, а кто и опасной бритвой… когда на весу, когда по телу лопасти… когда сильней, когда слабей, когда ближе к ступице, когда подальше - а когда и в самый раз, в месте, где будут наибольшие напряжения. Не на каждой лопасти остались опасные надрезы, не на каждом винте и даже далеко не в каждом самолете - их немного, в самый обрез, чтобы случалось по катастрофе в год.
Одному из четырех винтов этого пассажирского БК-22 особенно не повезло: видно, тетка-упаковщица (мне почему-то кажется, что это именно пожилая тетка с нелегким характером) была не в духе, по трем лопастям чиркнула с избытком, оставила надрезы. А далее этот винт ставится на самолет, начинает работать в общей упряжке: вращаться с бешеной скоростью, вытягивать многотонную махину на тысячи метров вверх, за облака, перемещать там на тысячи километров… и так день за днем. Изгибы, вибрации, знакопеременные нагрузки, центробежные силы - динамический режим.
И происходит не предусмотренное ни расчетами, ни испытаниями: металл около надрезов начинает течь - в тысячи раз медленнее густой смолы, но вязко слабеть, менять структуру; те самые усталостные деформации. Процесс этот быстрее всего идет при полной нагрузке винтов, то есть при наборе высоты груженым самолетом. А на сегодняшнем подъеме, где-то на двух тысячах метров, он и закончился: лопасть отломилась.
Далее возможны варианты, но самый вероятный, по-моему, тот, что достоинство бекасовской конструкции - те встречно вращающиеся на общей оси винты, которые хвалил Лемех (повышенная устойчивость, маневренность, тяга), - обратилось в свою противоположность. Эта лопасть срубила все вращающиеся встречно за ней; в этой схватке погибли и все передние лопасти. Что было с винтами на другом крыле? Что бывает с предельно нагруженным канатом, половина жил которого вдруг оборвалась? Рвутся все остальные. Особенно если и там были лопасти с подсечками.
Разлетаясь со скоростью пушечных снарядов, обломки лопастей крушили на пути все: антенну, обшивку, кабину… Самолет - может быть, уже с мертвым экипажем - камнем рухнул на землю.
Я додумываю свою версию - и меня снова душат унижение и гнев. Черт побери! Вековой опыт развития авиации, усилия многих тысяч специалистов, квалифицированных работников - и одна глупость все может перечеркнуть… да как! Тех теток под суд не отдадут - за что? Написано «отрезать», они и резали. Не топором же рубили. А этих двоих отдадут - и поделом: на то ты и инженер (что по-французски значит «искусник», «искусный человек»), чтобы в своем деле все знать, уметь и предвидеть…
- Но… э-э… Виктор Артурович, - несчастный, побитый Феликс Юрьевич даже перепутал имя-отчество Багрия. - Вы говорили… все можно перевести обратно, в возможность, да? А за возможность ведь не судят… а, да? - и в глазах его светится такая надежда выпутаться, которая для мужчины даже и неприлична.
- А вы получите сполна за тот самолет, - брезгливо отвечает Багрий и отворачивается.
Бекасов быстрым шагом направляется к выходу.
- Куда вы, Иван Владимирович? - окликает его шеф.
Тот останавливается, смотрит на него с удивлением (ну, не привык человек к таким вопросам), потом вспоминает о своей подчиненности.
- К рации.
- Зачем?
- Дать распоряжение по всем аэродромам, чтобы ни один самолет не выпускали в воздух без проверки винтов… неужели непонятно!